1993 - Сергей Шаргунов

– Пускай правду знает, ты же правдолюб у нас.

– Кто тебе про нее наболтал?

– Думаешь, я дурочка, ты один – герой? И я тоже…

– Что ты? – он внимательно смотрел на жену, высунувшуюся по грудь из окна. – Что тоже? – Рука сама собой нащупала поджигу в кармане куртки.

– Что ты хочешь услышать? Ему можно, мне нельзя…

– Ненавижу, – произнес по складам, чувствуя, как отчаяние растворяется в крови, и яростным безошибочным движением выхватил самопал.

Ленино смуглое лицо мигом отхлынуло в глубину дома.

– Папа, ты куда? – кричала Таня.

Он уходил по бетонной дорожке, недавно им расчищенной, но снова начавшей покрываться листьями.

Только Виктор задремал в электричке, как его разбудил вкрадчивый голос:

– Мясо, мясо! По дешевке! Мясо! Хорошее, свое!

Это был невысокий мужичок с хозяйственной сумкой, из которой он вытащил красный пакет и поднес к Викторовым глазам:

– Вот по килограммчику расфасовал… Продаю по случаю. Вдвое дешевле рыночного. Свое, свежее!

Виктор помотал головой, и мужичок принялся за других пассажиров.

В Москве, идя мимо бомжей, как всегда лепившихся к стене вокзала, он выхватил взглядом одного, как будто знакомого, с серой неопрятной бородой. Человек стоял, словно погруженный в вечность, привычно сгорбившись, осанкой и длинной облезлой дохой похожий на худого медведя. На асфальте были разбросаны аптечные фуфырики. Виктор подошел, спокойно вдыхая смрад.

– Как дела?

Тот сразу выпал из отрешенности, осклабился и затряс ладонью, сложенной в морщинисто-темный ковш:

– Брат, помоги! Третий день не жрал. Нога гниет. Резать надо.

Виктор, всмотревшись, припомнил, что, пожалуй, именно этот человек летом показался ему мертвым, а потом проворно полз на коленях за ним с Леной. Он ссыпал горсть монет, которые ладонь захлопнула жадно. “А мне? Брат… Батя… Друг… Мне…” – заворчали остальные.

– Ты откуда будешь? – Виктор хотел быть непринужденным и чувствовал себя от этого неловко, как будто он командир, заговоривший с солдатом.

– Красноярский я. Освободился. Домой приехал, у жены другой. Я и ушел навсегда. Вон тот – профессор ваще, – показал на белобородого Деда Мороза, сидевшего в забытьи. – Квартиру отжали. Еще подсыпали чего-то. Был чудаком, стал дураком.

– А у меня есть дом! – хвастливо зашамкал некто сухой, похожий на Бабу-ягу. – У меня там и жена, и обед, и постель. И баня. А я гуляю!.. Мне такая жизнь по душе. Эх, хе-хе!

– Рассказывай… – сурово оборвал его леший с костылем.

Откуда-то со стороны подплыла бомжиха, круглолицая и розовощекая, ласково ухмыляясь:

– Дай денежку, что-то на ухо тебе расскажу…

– Ты мне что?.. – спросил Виктор, замечая у нее жесткие желтоватые усики.

Он сунул мелкую купюру и наклонился по требованию ее красной, точно ошпаренной ладони. Первую секунду было тихо, только пахло водкой. Но затем – хрум – становясь всё четче и непреклоннее – хрум-хрум – сочным хрустом задвигая все звуки, полилось сладкое мурлыканье, так что вокзал исчез и на несколько мгновений Виктор оказался наедине со своей любимой без вести пропавшей кошкой Чачей. Хрум-хрум-хрум-хрум. Кошка замолкла. Сеанс был завершен.

– Пока Бог меня терпит… Скоро-то холода, – сказал тот, что в шкуре. – Будем зимовать…

– Много народу в прошлую зиму померзло, – бомжиха жмурилась на желтое солнце. – И менты еще. Не дай Бог ментам попасться. Бьют отчаянно…

– Малолетки хуже, – хохотнул человек с лицом, наполовину превратившимся в баклажан. – Они живым не отпустят.

– Это при демократах стала жизнь такая, – сказал Виктор. – Всё другое будет, когда… патриоты…

В этот момент раздался гулкий “ик”, все посмотрели вниз, сидящий Дед Мороз поднял мутные глаза и медленно сообщил:

– Патриоты – идиоты, демократы – дегенераты…

И снова икнул, с такой силой, что затылком ударился о стену.

Виктор мысленно пожелал ему бессмертия и поехал на “Октябрьскую”. Про себя он не переставая продолжал спорить с Леной. “Ты меня всего издырявила, как сыр, – обвинял он ее, сидя в полупустом вагоне метро. – Как сыр”. Ее намек на неверность так ужаснул его, что к этому он даже не возвращался, а пока гадал, откуда она узнала про Райку. Кто сболтнул? Виктор уже и позабыл, как там и чего было с этой Райкой. Нет, виноват, конечно. Если бы Лена ни о чем не узнала, если бы была с ним ласкова и хороша и он бы сейчас дремал под запах кабачковых оладий, то был бы счастлив никогда в глаза не видеть никакую Райку. А еще диспетчер стуканула, что он пропадал в дежурство. Он-то надеялся, с аварийки выдачи нет… И ведь записался отработать. Главное, Лена на этот раз вела себя с ним совсем хамски.

Ближе к “Октябрьской” в вагоне стало тесно, в город он поплыл на заполненном эскалаторе. Разговоры, лица, повадки убеждали его, что эти люди с ним заодно, некоторые держали свернутые флаги и плакаты. Выходя, Виктор посмотрел на часы над кассами: без пяти два. Когда он покинул метро, площадь возле памятника Ленину бурлила.

Обогнув толпу, он уперся в щиты, за которыми виднелись грузовики, казалось, до самого Каменного моста. Шумели разрозненные голоса и, отталкиваясь от щитов, обретали стальное эхо:

– За Кремль боятся!

– Кончилась малина! Людей море, ты смотри!

– Пацан, отдай дубинку, если русский!

– Две недели измываются!

– Правильно… Две недели в Кремле запой!

– Народ с утра попер. Я здесь с десяти. Сначала ОМОН мешал. Толкали нас, пихали… Встали, отгородились… Всех не разгоните, иуды!

– На площадь Ильича пойдем. К заводу “Серп и молот”.

Вдоль щитов, извиваясь, двигался мужчина с деревянной дудкой, выдававшей насмешливые резкие рассыпчатые трели, в красной мантии поверх куртки и красном колпаке с вышитыми на нем золотыми солнцем и луной.

В начале Крымского моста тоже сверкали щиты заслона. Виктор немного прошел туда и увидел человека в черном, в черной скуфье (слово из кроссворда), с длинным, поднятым над головой деревянным распятием, расхаживавшего среди зеркального блеска щитов, и понял, что это священник. Тут кто-то сунул в руку листовку.

“Дорогая Наденька! – чернело с бумаги, отбитое на печатной машинке. – Трудно выразить словами мое потрясение от известия о кончине Вашего мужа Валентина Константиновича Климова, слесаря-ремонтника Дома Со-ветов. Невозможно поверить в его гибель среди белого дня по пути на работу, когда вроде бы нет войны, нет фронта. Глубоко скорблю в Вашем горе. Обещаю, что закон, суд праведный обрушится на головы тех, кто избивал и убил Вашего мужа. Исполняющий обязанности Президента России Руцкой”. Ниже клубилась размашистая черная подпись, похожая на изображение грозовой тучи.