День Восьмой - Торнтон Уайлдер

— Спасибо, Джоэл. Большое спасибо.

— Не говори никому, что это я тебе его передал.

— Я никому не скажу, Джоэл.

Она спрятала письмо в муфту. Несмотря на метель, она ускорила шаг. Она шла спокойно, но сердце у нее замирало. Она чувствовала, что ей предстоит тяжелое испытание.

ДЖОРДЖ — Фелиситэ (Сан-Франциско, ноябрь 1904 — февраль 1905):

«Chere Зозо, я буду писать тебе много писем. Я буду посылать их через Джоэла. Я послал ему денег, чтобы он абонировал ящик на почте. Родителям он скажет, что это для писем, которые он будет получать от коллекционеров марок. Не говори maman, что я тебе пишу. Если ты расскажешь ей или мисс Дубковой или еще кому-нибудь про то, о чем говорится в моих письмах, я больше никогда не напишу тебе ни слова. Я вычеркну тебя из памяти.

У меня было много неприятностей, но теперь все будет в порядке. Мне нужно с кем-то говорить, и мне нужно слышать, что кто-то говорит со мной, и это — ТЫ. Я буду рассказывать тебе почти все — хорошее, плохое и самое худшее. У maman забот и без того достаточно. Мы-то знаем. Как только получишь это письмо, сядь и напиши мне обо всем. Как поживает maman? О чем она думает? Опиши подробно, что вы делаете по вечерам. О смерти отца можешь мне не писать. Я прочел об этом в газете. Отец вечно толковал о своей страховке. Быстро ли ее выплатили? Как поживает мистер Эшли? Отвечай мне сразу, потому что труппа, в которой я играю, может скоро переехать в Сакраменто или в Портленд, штат Орегон. Je t'embrasse fort[69]. Леонид Телье, гостиница Гибса, Сан-Франциско.

P.S. Я всем говорю, что мать у меня русская, а отец — француз».

(Позднее):

«Со мной произошло вот что. Я уехал из Коултауна под брюхом товарного вагона. На сортировочной станции за Сент-Луисом поезд вдруг дернул и остановился. Я, наверно, дремал, потому что упал и расшиб голову. Меня арестовали, но, что было дальше, я не помню. Очнулся я в сумасшедшем доме. Там было вовсе не плохо, было много зелени и цветов. Я не сказал, кто я такой, потому что я не знал, кто я такой. Однажды пришла женщина петь нам песни, и она спела ту песню, которую всегда пела Лили, — „Родина, милая родина“. Вдруг я все вспомнил. Нас часто навещал священник. Я попросил его помочь мне выбраться оттуда. Мне надо было получить мою одежду и деньги, которые были у меня в кармане. Со мной разговаривали много докторов. Я их убедил, что я не сумасшедший, а просто немного тупой. Я сказал, что я русский сирота из Чикаго. Через несколько недель меня выпустили и отдали мне мои деньги. Это было в сентябре. В Сент-Луисе я ходил во все театры и познакомился с актерами. Я хотел играть в театре. Мне сказали, что у них нет ролей, подходящих к моему типу. Чтобы сэкономить деньги, я нанялся официантом в салун. С трех часов дня до трех часов ночи (без жалованья, только за чаевые. На чай давали по нескольку центов). Я собираюсь написать maman, что я не пью, не курю и не сквернословлю. И это правда. На этот счет ты за меня не беспокойся. Но у меня другая слабость, похуже. Помнишь, как maman мечтала поехать в Сан-Франциско, чтобы увидеть океан? Мне все время казалось, что я хочу поехать в Сан-Франциско. К тому же актеры говорили, что это город прекрасных театров. Так оно и есть. Может быть, завтра я получу от тебя письмо. Может быть, у меня в жизни не будет ни одного счастливого дня, но мне все равно. Другие люди будут счастливы».

(На следующей неделе и позже):

«Ты написала такое замечательное письмо, о каком и мечтать трудно… Меня очень удивило то, что ты пишешь про мистера Эшли. Ничего не понимаю. Даже младенцу должно быть ясно, что он не мог это сделать. Что думают люди о том, где он? Возможно, он даже здесь, в Сан-Франциско.

…Я скажу тебе, какая у меня слабость. Я затеваю драки. Я ничего не могу с собой поделать. Такой уж у меня характер. Если кто заговорит со мной сверху вниз, словно я ничтожество какое-нибудь, я прихожу в бешенство. Я его оскорбляю. Я его спрашиваю: «Вы, кажется, сказали, что ваша мать — свинья (или еще хуже)?» И наступаю ему на ногу. Завязывается отчаянная драка. Я ничего не могу с собой поделать. Я еще ни разу не победил в драке, потому что, когда я начинаю драться, у меня делается головокружение. Меня избивают и выбрасывают на улицу. Три раза меня сажали в тюрьму. Один раз я очнулся в больнице. Я, наверно, бредил по-русски, потому что там была одна сестра милосердия, которая немножко понимала по-русски, и одна русская семья взяла меня к себе домой. Мисс Дубкова права. Русские — лучший народ в мире.

…Я пишу тебе такие длинные письма, потому что я не могу спать по ночам. Если я ночью засну, меня мучат кошмары, а днем почти никогда… Люди в белых масках входят через замочную скважину. Я выскакиваю в окно, и они гонятся за мной по горам, покрытым снегом. Это Сибирь. Я начертил мелом кресты на всех стенах и на двери. Но, наверно, мне уже ничто не поможет. Придется к этому привыкнуть. Были бы только другие люди счастливы.

Я знаю, что мне на роду было написано стать очень счастливым, но потом произошли разные вещи. Иногда я так счастлив, что готов задушить в объятиях всю вселенную. Это ненадолго. Ты, и maman, и Энн — будьте счастливы за меня. Я не в счет.

Я ненавижу антрепренера нашей труппы Кэлодина Барнса, а он ненавидит меня. Он старик, но до моего появления он играл всех молодых героев, а добрую половину играет и сейчас. Он красит волосы и даже на улицу выходит нарумяненным. Актер он ужасный. Я произношу все слова роли естественно, и потому, когда он рядом кричит и размахивает руками, он выглядит очень глупо. Все роли молодых героев, которые я играю, дурацкие, но я разучиваю их в номере своей гостиницы до тех пор, пока они не начинают звучать правдиво. Я люблю работать. Флорелла Томпсон — его жена. Она мне очень нравится. Она плохая актриса, но она очень старается. Некоторые сцены нам удаются очень хорошо, и публика это понимает. Флорелла тоже любит работать. Ей никогда не лень прийти днем в театр, и мы работаем. Потом нам приносят солонину с капустой. Она всегда хочет есть. Я люблю смотреть, как едят женщины, но не мужчины. Она много рассказывает мне о своей жизни. Знаешь, актеры, которые живут в соседнем с ними номере, говорят, что он отвратительно с ней обращается. Я всегда говорил: существует множество преступлений, против которых нет законов…

Я теперь пользуюсь большим успехом, но Барнс платит мне мало, потому что я иногда не прихожу на спектакль и кто-то должен играть вместо меня.

В прошлую субботу меня выгнали. Ты знаешь почему. Он меня ненавидит. Я снова устроился в салун официантом. Но он пришел и взял меня обратно. Он не может без меня обойтись. Я слишком популярен.

Нет, я не собираюсь стать актером. Я просто играю, чтобы зарабатывать деньги. Играть на сцене — это несерьезно. Может быть, я стану сыщиком, или бродячим рассказчиком, или разрушителем тюрем. Можешь ты вообразить, что я умею лечить людей? Когда я сидел в сумасшедшем доме в Сент-Луисе, я лечил стольких больных, что там были рады от меня избавиться. Я даже одну девочку вылечил. Сад — или луг — мужского отделения был отделен от женского высокой проволочной оградой. Каждое утро под деревом у ограды неподвижно сидела девочка. Служительница сказала, что она всегда молчит, так как ей кажется, что она — камень. Я стал тихонько с ней разговаривать, не глядя на нее. Я сказал ей, что она не камень, а дерево. Через три дня она сказала мне, что она — дерево, и стала шевелить пальцами. Я притворился, что не слышу. Я сказал ей, что она — прекрасное животное, может быть олень или лань. Через несколько дней она сказала мне, что она — олень, и стала ходить по лугу. И в конце концов она стала девочкой. Мужчины-больные подходили ко мне и спрашивали, когда мы будем петь «Слава, слава, аллилуйя»? Это такой способ лечить больных — с помощью пения и танцев. Но я не собираюсь заниматься лечением. У меня от этого страшно болит голова. Разрушитель тюрем — это профессия, которую я придумал сам. Это человек, который устраивает в тюрьмах такой переполох, что все заключенные могут выйти на свободу. Я придумал множество способов, как это сделать.