Лондон. Биография - Питер Акройд

Как сказано в книге «Малый мир Лондона», приезжему, который стал бы спрашивать дорогу в 1854 году, вполне вероятно, ответили бы так: «Идите прямо до „Трех турок“, там направо, перейдите улицу у „Собаки и утки“, потом опять прямо до „Медведя и бутылки“, заверните за угол у „Веселых старых петухов“, и, когда пройдете „Ветерана“, „Гая Фокса“ и „Железного герцога“, первый поворот направо — и вы на месте». В те годы в столице было семьдесят «Голов короля», девяносто «Гербов короля», пятьдесят «Голов королевы», семьдесят «Корон», пятьдесят «Роз», двадцать пять «Королевских дубов», тридцать «Гербов гильдии каменщиков», пятнадцать «Гербов гильдии лодочников», шестнадцать «Черных быков», двадцать «Петухов», тридцать «Лисиц» и столько же «Лебедей». Самым популярным цветом в вывесках пабов был красный (несомненная дань лондонской параллели между алкоголем и пламенем), тогда как любимым числом города, по всей видимости, было три: «Три шляпы», «Три селедки», «Три голубя» и так далее. Встречались и более таинственные названия: «Граф Морис», «Кот и приветствие», «Окорок и ветряная мельница».

Разнообразие и обилие пабов было приметой не только XIX, но и XX века, причем до Второй мировой войны обстановка и характер этих заведений, от богатых пабов Вест-энда до забегаловок Поплара или Пекема с опилками на полу, почти не менялись. Но во время войны — и здесь проявился один из парадоксов лондонской жизни — пабы стали местами более оживленными и не столь однородными по составу посетителей. Там могло еще до закрытия кончиться пиво и мог ощущаться дефицит стаканов, но, как пишет Филип Зиглер в книге «Лондон военных лет», «во время войны только в пабах можно было развлекаться самим и развлекать других задешево, находить человеческое общение, столь необходимое в те годы». Бытовал странный предрассудок, что в паб скорее, чем в жилой дом, может попасть бомба, но популярность этих заведений из-за него, кажется, не страдала. Во время вынужденного отсутствия многих мужчин пабы стали вновь активно посещаться женщинами. В одной публикации 1943 года говорится, что «их часто можно видеть там компаниями или даже поодиночке». «Никогда, ни раньше, ни позже, лондонские пабы не играли такой стимулирующей роли, — вспоминал Джон Леман, — никогда там нельзя было услышать таких необычайных исповедей, стать свидетелем таких невероятных встреч».

К концу войны в столице оставалось около четырех тысяч пабов, и заключение мира привело к новому всплеску интереса к ним. Романы и фильмы передают атмосферу пабов конца 40-х и начала 50-х, от заведений Ист-энда, где мужчины по-прежнему не снимали кепок и шарфов и девушки танцевали «с сигаретами между пальцев», до баров, где, по воспоминаниям Оруэлла, «теплый дымно-пивной туман» обволакивал «завсегдатаев».

Эта живая, праздничная обстановка сохраняется и в XXI веке, хотя пианино и музыкальные автоматы сдали позиции под неуклонным натиском видеоигр, игральных автоматов и, позднее, широкоэкранных телевизоров, по которым показывают в основном футбол. Постепенный переход пабов под контроль крупных пивоваренных компаний и возникновение в 60-е и 70-е годы «сетей» однотипных заведений привели, однако, к существенной стандартизации и модернизации, от которых многие из лондонских пабов так и не оправились. Хозяева некоторых сетей, к примеру, стали красить потолки своих пабов в «закопченный» или коричневый цвет в подражание интерьерам старинных пивных; для создания «подлинной» атмосферы в обстановку порой включаются предметы XIX века и старые книги. Но, в отличие от многих других мировых столиц, искусственная история в Лондоне не срабатывает.

В списке 1500 заведений центрального Лондона, имеющих право на подачу спиртного, по-прежнему встречаются знакомые названия. Пусть даже «Центральный Лондон» 2000 года — совсем не то, что «Лондон» 1857 года, тем не менее приятно увидеть немалое количество «Красных львов», «Голов королевы» и «Мужчин в зеленом». Три — по-прежнему любимое число: на Розерхайт-стрит — «Три циркуля», на Портмен-мьюз — «Три бочки». Уже нет, правда, ни «Пятнистых псов», ни «Веселых матросов», зато имеется несколько «Слизняков на салатном листе». «Голова святого» и «Голова Шекспира» существовали давно, однако теперь возникли пять «Поминок по Финнегану», а также «Декан Свифт», «Джордж Оруэлл», «Ловкий Плут»[78]и «Гилберт и Салливан». «Бегущего лакея» больше не существует, но есть целых три «Грязных Мерфи».

При всей обоснованности жалоб на стандартизацию как пива, так и атмосферы, в которой оно пьется, в начале XXI века налицо куда большее разнообразие лондонских пабов, чем когда-либо раньше. Есть пабы с театрами на втором этаже, пабы с вечерами караоке, пабы с «живой» музыкой, пабы с танцами, пабы с ресторанами, пабы с садами, театральные пабы на Шафтсбери-авеню, бизнес-пабы на Леденхолл-маркете, старинные пабы (такие, как «Митра» на Или-пассидж и «Палец епископа» в Смитфилде), пабы с представлениями, где мужчины играют женские роли, пабы со стриптизом, пабы с особыми марками пива, тематические пабы, посвященные таким лондонским знаменитостям, как Джек-потрошитель и Шерлок Холмс, пабы для гомосексуалистов и пабы для трансвеститов. В более традиционном духе велосипедисты по-прежнему собираются в пабе «Даунс» в Клаптоне, где 22 июня 1870 года состоялось первое собрание «Пиквикского велосипедного клуба».

Налицо и преемственность иного рода. Недавние исследования показывают, что, при всех колебаниях уровня пьянства на протяжении XX века, лондонцы теперь вернулись к былым привычкам. Среднее потребление алкоголя в Лондоне сейчас выше, чем в других районах страны, и, согласно опубликованному в 1991 году «Исследованию алкогольного спроса и предложения», «полтора миллиона лондонцев превышают рекомендованный „разумный“ уровень» потребления алкоголя, а «четверть миллиона пьют на опасном уровне». Город, как прежде, демонстрирует «неумеренное питье глупцов». Словечек, обозначающих пьянство и пьяниц, на устах у лондонцев великое множество.

Нынешних бродячих пьянчуг из Спитлфилдс, Степни, Камдена, Ватерлоо и некоторых районов Излингтона называют «пьяницами-смертниками». Они потребляют денатурат (на жаргоне — «джейк», «голубой»), медицинский спирт («сердж», «белый») и другие разновидности грубого алкоголя. Количество этих безнадежных лондонских алкоголиков оценивается в одну-две тысячи; они собираются в подворотнях, в скверах, на пустырях, давая этим местам свои названия — например, «Пещеры», «Проточная вода», «Пандус». Сами они тоже имеют прозвища — Беспалый, Рыжий, Джо-прыгун, Черный Сэм; кожа их испещрена шрамами и болячками, черна от копоти костров, которые они разводят на незастроенных участках, оставшихся от военных бомбежек. После смерти, которая приходит к ним рано, их предают земле на городском кладбище в Форест-Гейте. Лондон их губит — ему их и хоронить.

В тот вечер, когда выпивка навлекла на Уильяма Хикки беду, он возвращался из питейного клуба, собиравшегося в заведении Редхаус. Слово «клаббинг» (клубное общение) появилось в XVII веке; в июле 1660 года Пипс писал: «Мы отправились к Вуду, в наше старинное место встреч, для клаббинга». Но клубы во всем их многообразии, объединявшие людей по самым разным признакам, возникли только в следующем столетии. Аддисон в характерном для него духе заметил: «Человек — общественное животное, и мы используем любой случай и предлог для объединения в маленькие вечерние кружки, известные широкой публике как клубы». Клуб, однако, не всегда легко было отличить от банды, на что 12 марта 1712 года намекнул «Спектейтор», предлагая упомянуть в «общей истории клубов», которая тогда писалась, «компанию мужчин», называвшую себя «Могавк-клубом» (от индейского племени могавков). Ее члены терроризировали прохожих на улицах — «одних сбивали с ног, других кололи холодным оружием, третьих резали и полосовали». «Спектейтор» отмечает также признаки «клубного духа» в опере, где женщины, симпатизировавшие вигам и тори, группировались друг против друга в определенных ложах, выказывая верность своей партии с помощью разнообразной символики.