Черное платье на десерт - Анна Данилова

– Она исчезла… Кажется, умерла…

Изольда могла бы за одну минуту привести Пунш в чувство и прекратить этот жуткий и нелепый концерт, но ей хотелось услышать хоть что-нибудь о маме Наде, а потому она решила терпеливо ждать развязки.

– И что же вы предприняли для того, чтобы разыскать ее?

– Обращались в милицию.

– И это все, что вы сделали для женщины, которая ухаживала за вами, кормила вас, обстирывала, убирала за вами ваше дерьмо, лечила вас, нянчилась с вашими детьми…

– У меня нет детей…

– Зато есть Валентина, которую она выносила на своих слабых руках… И все это она делала за гроши, почти бесплатно, и вы воспринимали это как должное. Никого – ни тебя, ни твою сестру – не волновало, как живет мама Надя, с кем живет, что ее беспокоит, от чего у нее болит и разрывается на части сердце…

– Откуда ты знаешь ее?

– Всему свое время… Так ты узнала эту квартиру? Ты не помнишь, что произошло здесь много лет назад, когда ты якобы случайно пришла сюда, к маме Наде?..

Изольда почувствовала, как к щекам ее прилила кровь. Бред! Эта девчонка ничего не может знать! И какое отношение она вообще имеет к ИХ МАМЕ НАДЕ?

– Ты не хочешь мне говорить, потому что тебе стыдно. Так я тебе все расскажу. Хотя, быть может, это тебя и удивит… У мамы Нади был муж, его звали Виктор. Ты могла видеть его несколько раз у своей сестры, когда он приходил туда, чтобы помочь с оформлением квартиры. Дальше продолжать?..

Муж Нади? В это верилось с трудом, потому что понятия «мама Надя» и «муж» были несовместимы. И Изольда, и Нелли знали, что мама Надя – одинокая женщина, преданная ИХ семье. К тому же никто даже не представлял, сколько ей лет… Но это, конечно, сейчас было не самым важным. Главным было то, что она жила для них, она любила их и называла своими самыми дорогими и близкими людьми…

– У нее не было мужа.

И в то же мгновение в лицо Изольде полетел неизвестно откуда взявшийся паспорт. Изольда подняла и раскрыла его, и с фотографии, нет, скорее из ТОЙ ЖИЗНИ, на нее взглянуло такое родное и милое лицо Виктора, что она едва не задохнулась от переполнявших ее чувств… Полистав паспорт, она нашла штамп регистрации брака Полетаева Виктора Николаевича с Лебедевой Надеждой Петровной. Брак был зарегистрирован задолго до встречи Изольды с Виктором.

– У вас был роман, ты спала с мужем Нади, забеременела от него, носила под сердцем его ребенка и даже заставила эту несчастную женщину принимать у тебя роды… Ты, вся такая честная, правильная, а опустилась до такой низости… И что тебе стоило соблазнить мужчину?..

По спине Изольды струился пот, а щеки просто горели. Поднимаясь сюда, она меньше всего ожидала увидеть здесь убийцу, преступницу, за которой охотилось столько людей, а теперь ей еще приходится выслушивать нравоучения от этой хищницы, этого безжалостного чудовища. Кошмарный сон, который должен был с минуты на минуту закончиться!

Изольда медленно доставала пистолет, и карман, в котором он лежал и ждал своего часа, казался бездонным, бесконечным. Прошла целая вечность, прежде чем оружие в ее руке нацелилось прямо в голову Пунш.

– Руки за голову! – медленно отчеканила Изольда. – И не шевелись! Я не знаю, кто ты и откуда взялась, но ты закончишь свои дни если не у стенки, то уж, во всяком случае, на нарах… Скольких людей ты сгубила, над сколькими глумилась, отправляя на тот свет и посылая им страшную, невероятную смерть… Мисропян даже умер от разрыва сердца, когда увидел, что ты ему приготовила… Тебе нужны были деньги? Да чтоб ты подавилась этими деньгами, ненасытное отродье!..

Пунш, которая и бровью не повела, превратившись в мишень, лишь усмехнулась и, уж конечно, не подняла рук.

– Может, для тебя деньги и не имеют значения, но для нас – это вся жизнь. Ты и сестру свою всегда ненавидела за то, что она любила деньги, за то, что она их добывала, пусть даже и не самым праведным способом, но у нее росла дочь, которую надо было кормить и одевать… А куда ты дела свою дочь? Куда?

– Руки за голову! – крикнула Изольда, чувствуя, как где-то у нее в глотке образовывается и пухнет что-то горячее и душное, мешающее ей дышать. Это были слезы, непрошеные и несвоевременные слезы, которые застилали теперь ее глаза, и Пунш расплывалась перед ней, как за плавящимся прозрачным стеклом.

– Куда ты дела свою дочь? Может, ты выкормила ее собственной грудью? Или у тебя не было молока? Мама Надя говорила, что молока у тебя было много, что хватило бы на двоих, а то и на троих…

И она вдруг поняла, что эта стерва, эта нечисть ВСЕ ЗНАЕТ! И знает не от кого-то, а от самой мамы Нади.

– Кто ты? – спросила Изольда и замерла, понимая, что сейчас она услышит что-то страшное и неотвратимое, проливающее свет на многое. Ее охватило необъяснимое чувство смутной тревоги и предчувствие скорой развязки…

Она закрыла глаза и в розовой клубящейся дымке зрительных ассоциаций увидела бегущую ей навстречу маленькую девочку с огромным бантом на светловолосой головке, хохочущую и показывающую редкие зубы…

– Я твоя дочь Лена, которую ты сама, собственноручно похоронила в посадках… И которую мама Надя, к которой вы всегда относились как к существу низшего порядка, вернула к жизни… И убери от меня свой пистолет. Я понимаю, что мать, которая единожды убила свое дитя, способна убить его и второй раз. Но если в первый раз меня спасли, то теперь уже спасать некому… Мама Надя умерла сегодня в три часа пополудни… Мне позвонили… От рака. В Сочи… – И она, упав на стул, закрыла голову руками и разрыдалась.

* * *

Варнава, потрясенный сценой, которую ему устроила Пунш, увидев спустя минуту перед собой другую женщину, то есть меня, наряженную в желтое платье Пунш, замычал, мотая головой, видимо, не в силах осмыслить происходящее.

– Какой ты эмоциональный, однако, – фыркнула я, чувствуя поднимающееся во мне отвращение. – Я все слышала и видела: дверь была открыта… Как ты мог отпустить ее? Ты что, с ней заодно? Ты, которому она так много рассказала, позволил ей уйти, чтобы она могла спокойно продолжать свои черные дела? Хотя, милый, тебя можно понять – как-никак она собирается вернуть тебе деньги… И ты ей поверил? Да нет у нее никаких денег, а приглашает она к себе или куда там… не знаю, не видела, что она нацарапала на бумажке, чтобы от тебя избавиться. Она и любит тебя, и ненавидит одновременно. Это свойственно людям со сдвинутой психикой. Но ты, ты, Варнава! Как же ты мог отпустить ее? Что это – любовь? Ты не решился схватить ее за руку и сдать в милицию? Или надеешься, что тебе удастся это сделать после того, как Пунш вывалит тебе кучу денег, вырученных от продажи твоих же квартир и прочего барахла? Я ненавижу вас обоих, ненавижу и презираю! Тебя – за то, что ты мог полюбить такое чудовище, а ее – за то, что она убийца и воровка! Хотя вы неплохая пара…

У меня начиналась истерика, я говорила, захлебываясь собственным плачем, потому что никак не могла взять в толк, зачем я вообще здесь и какие темные инстинкты движут мною… Обрушивая на голову Варнавы все имеющиеся у меня наготове упреки, связанные с преступлениями Пунш, о которых он знал и мог бы еще раньше помочь следствию (я имела в виду предложение, которое она ему сделала перед тем, как бросить его, и которое наверняка было связано с той самой партией героина, обнаруженного в адлерском аэропорту), я разве что не топала ногами в отчаянии от мысли, что нас с Изольдой просто использовали. А особенно – ее. Не забыла я и про зажигалку, из-за которой моей тетке сейчас приходилось скрываться, как преступнице.