Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы - Арчибальд Кронин

Я кивнул.

Это была одна из тех маленьких ультрасовременных римско-католических церквей, которые начали возводить в Швейцарии с учетом новых веяний в архитектуре. Вся асимметричная, из дерева, стекла и бетона, что-то от конструктивизма Фрэнка Ллойда Райта, что-то явно от Диснейленда, она торчала в старой деревне как нечто непотребное. Снаружи, на чем-то вроде виселицы, – набор колоколов, смещенных вбок. Внутри сплошной голый камень, достаточно холодный зимой, чтобы отморозить себе что-нибудь.

Понятно, что я не терпел это место. По сути, я его ненавидел. Поскольку мне приходилось по воскресеньям отводить туда детей-католиков, и не один раз, эта церквушка по многим причинам бесила меня. Обычно когда я запихивал их туда, то выходил покурить или трусил к станционному киоску, чтобы скоротать время с Джиной, которая всегда торговала по воскресеньям, продавая безалкогольные напитки и сигареты крестьянам, наводнявшим Шлевальд в свой единственный выходной.

– Церковь притягивает. Мне это нравится, – подытожил Даниэль свой осмотр. – Давайте зайдем внутрь.

Это было уж слишком.

– На сегодня с тебя хватит, – оборвал я его. – Нам лучше вернуться.

Когда мы стали подниматься на холм, у него сбилось дыхание, и время от времени мы останавливались, чтобы он, по его словам, «перевел дух».

– Я получил удовольствие, спасибо, доктор Лоуренс, – сказал он.

– Отлично, – ответил я. Мне не хотелось никаких соплей. – Дома я смеряю тебе температуру.

Я видел, что мне придется не спускать с него глаз. И по крайней мере в ближайшем будущем подобные экскурсии отменяются. Мозги и чувство юмора у него были на месте, но остальное едва ли.

Пусть даже с первого же совместного ланча у меня в подсознании поселилось смутное предчувствие надвигающейся катастрофы, но я никогда бы не поверил, что она настигнет меня так скоро. Глубокомысленное наблюдение Конфуция, что гости, как рыба, начинают вонять на четвертый день, стало подтверждаться в лечебнице Мэйбелле, пусть и в обратном смысле. К концу недели я, видимо, уже слегка протух, а Катерина, как ее окрестила Хозяйка, надо полагать, благоухала, словно роза.

Размышляя над этим вопросом за завтраком в своей комнате, пытаясь добраться до корней, я собирал доказательства, пусть, возможно, незначительные, косвенные, но тем не менее тревожные. Мой кофе, к примеру, сегодня не был таким горячим, как прежде, и на подносе лежали не обычные три свежеиспеченных, нежных круассана, а всего один, черствый, плюс два недостойных упоминания шарика – твердые, как хоккейные шайбы, и потому несъедобные, они представляли собой самую низменную и примитивную разновидность швейцарских булочек. Возможно, помощница пекаря, краснощекая фройляйн, поставляющая нам круассаны до начала своих занятий в школе, на сей раз по каким-то причинам не явилась, как положено. В чем я сомневался: она была точной, как швейцарский хронометр – отнюдь не часами-кукушкой, этим расхожим туристским сувениром, но надежным «Патек Филиппе». Нет, по мере того как в голову мне приходили прочие схожие признаки ущемления моих интересов, я уже не мог избавиться от подозрения, что Хюльда охладела ко мне. Совершенно очевидно было резкое ослабление ее безбрежной и безудержной приязни. Ее глаза при взгляде на меня загорались критическим огнем, а вместо прежнего лучезарно-согласного «ах так» стал раздаваться короткий смешок, что только подтверждало мои более чем надуманные наблюдения. На ланче в полдень между ней и ее новой протеже возник оптический сговор, обозначенный обменом взглядами над моей головой, которые, как я подозревал, были уничижительны для меня, – что сопровождалось двусмысленными репликами. Несколько раз с неприятной многозначительностью затрагивалась тема моих ливенфордских предков, причем в контексте, едва ли согласующемся с тем, что я сам заявлял прежде на эту тему. Как прикажете иначе расценивать этот пикантный треп тет-а-тет, имевший место в комнате Хозяйки и достаточно громкий, чтобы я услышал его за стенкой:

– Так ты, дорогая Катерина, и родится в этом городе-шотландце, без шуток? Как это славно!

– Ничего славного тут нет.

– Но как – я раньше считать, что это прекрасный, историчный, eine noble Stadt[187].

– Кто мог сказать вам такое? Это маленький гадкий рабочий городишко, с судоверфью. Весь день только и слышишь стук молотков по заклепкам.

– Но там ведь… вы меня растеряли… там ведь на река есть прекрасный замок?

– Одни руины на грязном ручье.

– Но кто-то еще жить там?

– Только крысы.

– Ах так! И там не жить люди Hochgeboren?

– Нет. Хотя некоторые себя таковыми считают.

Хюльда, голос которой от изумления поднялся в крещендо на несколько октав, теперь зашлась в приступе смеха. Затем, вытирая глаза, она сказала:

– Если какой-то глупый шотландец здесь, в Швейцарии, думать, что он ein Konig[188], его нужно положить прямо в Krankenhaus[189].

Столь же тревожной была реплика Хозяйки на следующее утро, когда Лотта, несмотря на мой строгий запрет, позвонила мне, чтобы сказать, что у нее неожиданно появился свободный день. Я не мог отругать большую тупую шведку, так как в другой раз с радостью присоединился бы к ней в Цюрихе. Но телефонную трубку сняла Хюльда, а затем тоном, истинный смысл которого был совершенно однозначен, спросила:

– Это ваш профессор из Цюрихской кантональной больницы, Herr доктор?

Так, ну и что с того! Я все еще был боссом. И все же, когда я думал о зачинщице всех этих замысловатых уловок, этих постоянных уколов и намеков, мне хотелось свернуть ей шею или, еще лучше, жестко, по большому счету разобраться с ней в постели. Какой бес в нее вселился? Помимо признания того, что между нами всегда существовала некая напряженность, особенно в наши ранние дни, когда Кэти пыталась утереть мне нос, в голову мне ничего не приходило. Оттого что я видел ее каждый день, в одном и том же доме, делалось только хуже. Придя в себя после перелета, надышавшись горным воздухом, она помолодела на несколько лет, рассталась со своим забитым видом и, выражаясь словами какой-нибудь туманной баллады, снова расцвела.

В дверь постучали.

– Войдите! – громко сказал я.

У наличника возник Даниэль с вопросом в глазах. Он улыбнулся:

– Вы заняты, доктор Лоуренс?

– Я пытаюсь выжать максимум калорий из этого на редкость дрянного завтрака.

– На вид он не так уж плох.

Даниэль подошел и сел рядом. Он все еще был в халате и пижаме Мэйбелле, в руке – эти инфернальные карманные шахматы.