Тайга: андроиды - Алекс Миро

что с тобой все в порядке, что где-то ты улыбаешься, тогда и для меня весь мир бы преобразился. Но я не знаю ничего.

Ты растворяешься в статьях двухлетней давности, ты растворяешься в прошлом. А что сегодня? Никто о тебе не пишет, никого не заботит, есть ли ты еще на этом свете. Никого, кроме меня. Я просыпаюсь утром, чтобы отыскать твой след, и засыпаю с надеждой, что завтра я наконец найду его. Мне ничего не нужно, ничего не дорого, ничего не желанно пока тебя нет рядом.

Сколько я себя помню, я был убежден, что живу во мраке одиночества. Но сейчас я вдруг осознал, как сильно ошибался. Знаешь, сколько любви пришлось на мою долгую жизнь? Много. Незаслуженно много. Моя родная мама и мама-Габи отдали за меня свои жизни. Представляешь, как сильно они меня любили? И вдруг, одним утром я проснулся и все понял: я видел столько любви, сколько не мог себе представить. Мамы научили меня любить, научили отдавать все за чувство, дороже которого нет ничего на свете. И, научившись у них, я готов отдать всю свою любовь тебе. Когда-то мне хотелось сдаться, когда-то отчаяние шептало мне, что жизнь не имеет смысла и отпустить ее будет легко и просто. Но в то утро, когда я все понял, голос любви зазвучал во мне так громко! И теперь я страстно хочу жить, жить, чтобы оправдать жертву, что принесли мои мамы ради меня, чтобы каждым взглядом на восходящее солнце, каждым прожитым мною днем воздавать хвалу их любви. Я пришел в сознание, я встал с инвалидной коляски, я принял того Артура, которым я стал, я простил того Артура, которым я был. Видишь, любимая, как много изменилось во мне?

Я буду жить. И ты живи, ради Бога, живи! Чтобы я мог найти тебя и сжать твою руку в своей. Дальше моя мечта не идет, потому что нет для меня большего счастья. Только живи, Эмма, прошу тебя. Потому что я люблю тебя. Я жду тебя. Я найду тебя…

***

Адмирал Унаров стоял, заложив руки за спину. Он смотрел в иллюминатор, но не видел океан — взгляд его был обращен в прошлое, в тот день, когда Антон прилетел к нему после катастрофы с военными вертолетами. Тогда Титов дал Антону короткий отпуск, и тот не раздумывая навестил лучшего друга.

Тимур оглянулся. Сейчас кресло, в котором любил сидеть Антон, пустовало. Он посмотрел на серую океанскую гладь. С палубы его крейсера взлетали самолеты, от брюха плавучего царства отплывали катера. Кажется, все было по-прежнему, жизнь продолжалась, но Тимур знал, что для него мир изменился навсегда.

— Что ты будешь делать? — спросил в тот день Тимур.

Антон поставил стакан с коньяком на стол.

— Маршал все уладит, — ответил он тихо.

Тимур промолчал. Он чувствовал, что Антону противна даже мысль о том, что его ошибка так и останется в тайне. Сколько людей Титов задействовал, чтобы спасти репутацию своего генерала?

— Тебе тяжело… — мягко сказал Тимур. — Но мы с тобой — люди военные, и несем ответственность не только перед своими солдатами, но и перед армией в целом. Ты нужен на своем посту. Нет ничего постыдного в том, что маршал пытается уладить дело и выгородить тебя.

Антон посмотрел на свои руки, что подписывали разрешение на ввод новой системы вертолетов в эксплуатацию. Для чего? Чтобы быстрее выполнить приказ Титова.

— Нам не всегда хватает мудрости поступить правильно, но должно хватить мужества, чтобы принять последствия.

И сегодня Тимур как никогда осознал правоту, заключенную в словах лучшего друга. Говорят, Антон перед смертью смотрел в глаза генералу Ли, не отвел взгляда. Ему хватило мужества принять последствия своей ошибки.

Тимур подошел к креслу, похлопал по кожаной спинке, будто хлопал по плечу Антона.

— Вот и все, дружище, — только и прошептал он пустоте. — Вот и все.

***

«Стерх, прости, что коротко отвечала на твои письма. Надеюсь, ты поймешь меня. Никто не поймет так, как ты. Я пыталась ответить развернуто, но стирала написанное снова и снова: слова для меня не имели смысла. Знаешь, как долго я жила в пустоте? Все это время, каждый день, каждую минуту. Все, что я могла, это доползти до продуктового принтера и напечатать самой простой еды. Лишь потому, что тело еще живо, хотя душа уже умерла. Не обижайся на меня. Ради бога, только не ты. У меня не хватало сил на саму себя. Каждое движение отдавалось во мне такой тяжестью, что я целыми днями лежала в постели.

Если и это письмо останется недописанным, значит, меня уже нет. Собираю последние силы, печатаю. Такое простое действие, но сейчас оно кажется мне тяжким испытанием. Прости меня, Стрех.

Ты спросишь, за что меня прощать? За то, что не уберегла Антона. Все вокруг твердят, что я не виновата, не могла ничего поделать. Но их слова сводят меня с ума, словно они скребут ногтями по оконным стеклам моей души. Сколько времени мне нужно, чтобы перестать себя винить?

Смирение приходит утром, к обеду его сменяет тоска, а к вечеру накатывает безысходность. Она заступает на пост и дежурит до самого утра, до того часа или полутора, когда изможденное сознание отключается в коротком забытье сна. Я никогда не думала, что может быть так невыносимо больно. Говорят, время лечит. Стрех, а хочу ли я исцелиться? Кажется, я уже не представляю себе другой жизни. Только постель, задернутые шторы, и круговерть ада, которым стали мои дни.

Я просила Титова об отставке. Какой от меня толк? Как может служить Родине человек, который едва держится на ногах? Титов отставку не принял. Он дал мне бессрочный отпуск сказав, что будет ждать меня, сколько понадобится. Знаешь, когда он произносил эти слова, я смотрела ему в глаза и мне чудилось, будто он сошел с ума. Мысль о том, что однажды я вернусь в авиацию, казалась мне дикой. Антон познакомил меня с небом, воспитал меня, научил быть частью самолета. Небо я делила только с ним, от первого и до последнего своего вылета. Без него я не мыслю высоты, не мыслю полета. Но теперь я замечаю, что, одергивая шторы, смотрю вверх. Мельком, но все же поднимаю глаза к облакам, к синеве, к солнцу. Не знаю, что это. Призрак исцеления, замаячивший в высоте?

Не приезжай, прошу. Если я увижу тебя, мне будет слишком тяжело. Я не готова посмотреть в твои такие же, как у Антона, васильковые