Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина - Чарльз Спенсер Чаплин

Миллисент всегда говорила о Херсте с материнскими нотками в голосе, что наводило меня на мысль о том, что эмоционально она все еще была близка к нему. Она была доброй и понимающей женщиной, но через несколько лет, после того как я стал «политически неблагонадежным», она отвернулась от меня.

Однажды я приехал в Сан-Симеон на уикенд и застал Марион в нервном состоянии. Кто-то напал на одного из гостей во время прогулки и порезал его бритвой.

Когда Марион нервничала, то начинала заикаться. Это делало ее еще более очаровательной и милой, ее сразу же хотелось опекать и защищать.

– Мы н-н-не знаем еще, кто это сделал, – тихо сказала она. – Херст вызвал нескольких детективов, они осматривают место, и мы не хотим, чтобы другие гости узнали об этом. Кто-то считает, что это дело рук филиппинцев, и У. Р.[87] отослал всех филиппинцев с ранчо, пока не найдут виновного.

– А на кого напали? – спросил я.

– Ты увидишь его вечером за обедом.

За обеденным столом я сидел напротив молодого человека, чье лицо было замотано бинтами, я видел только его сверкающие глаза и белые зубы, которые он показывал, постоянно улыбаясь.

Марион толкнула меня под столом: «Это он!»

По-моему, молодой человек чувствовал себя прекрасно и не страдал плохим аппетитом. В ответ на все обращенные к нему вопросы он лишь пожимал плечами и улыбался.

После обеда Марион показала мне место, где было совершено нападение.

– Это было там, за статуей, – она показала пальцем на мраморную копию «Крылатой богини», – видишь, вон там пятна крови.

– А что он там делал, за статуей? – спросил я.

– П-п-пытался убежать от нап-п-падавшего.

И тут вдруг наш раненый друг с окровавленным лицом появился на дорожке и бросился к нам. Марион закричала, а я от неожиданности подпрыгнул едва ли не на метр. За секунду мы оказались в окружении не менее чем двадцати человек.

– На меня снова напали, – простонал несчастный.

Двое детективов взяли его под руки и отвели в комнату, где начали допрашивать о случившемся. Марион исчезла, но через час я встретил ее в холле.

– Так что же случилось?

Марион скептически посмотрела на меня.

– Представляешь, они сказали, что он сам все это сделал. Этот идиот хотел обратить на себя внимание.

Ненормального гостя быстро выставили с ранчо, а все бедные филиппинцы вернулись к работе уже на следующее утро.

На ранчо в Сан-Симеоне и на вилле у Марион гостил и сэр Томас Липтон[88] – симпатичный, но ужасно разговорчивый старый шотландец с сильным провинциальным акцентом. Говорил он без остановки и все время предавался воспоминаниям.

– Чарли, вы приехали сюда в Америку и преуспели, также как и я. А ведь первый раз я приплыл сюда на судне для перевозки скота, и вот тогда я и сказал себе: «В следующий раз появлюсь здесь только на своей яхте». И что? Сказано – сделано!

Еще он рассказал мне, как его обманули на миллионы фунтов в чайном бизнесе. Александр Мур, посол в Испании, сэр Томас и я иногда вместе обедали в Лос-Анджелесе, и старики часто предавались воспоминаниям, разбрасываясь королевскими именами, словно сигаретными окурками, и я даже начал думать, что королевские особы разговаривают на особом языке эпиграмм.

Однажды утром во время завтрака, в присутствии других гостей, Марион попросила моего мнения об одном сценарии, но то, что я ответил, совсем не понравилось У. Р. Разговор зашел о феминизме, и я заметил, что женщины выбирают мужчин, а не наоборот.

У. Р. думал по-другому.

– Ну нет, – сказал он, – выбор – это исключительно дело мужчины.

– Это мы, мужчины, так думаем, – ответил я. – Но вот одна симпатичная девушка показывает на тебя пальчиком и говорит: «Возьму этого», и все, тебя уже выбрали.

– Ты совершенно не прав, – убежденно заявил Херст.

– Вся беда в том, – продолжил я, – что это такая хитрая техника, которая заставляет нас думать, что выбор делаем именно мы.

И тут вдруг Херст с силой ударил ладонью по столу, заставив подпрыгнуть столовые приборы.

– Если я называю что-то белым, то ты всегда говоришь, что оно черное! – закричал он.

Я побледнел. В этот момент слуга наливал мне кофе, и я обратился к нему:

– Не могли бы вы упаковать мои вещи и вызвать такси?

После этого, не говоря ни слова, я прошел в танцевальный зал и принялся ходить там взад-вперед, вне себя от ярости. Через минуту появилась Марион:

– Что случилось, Чарли?

Мой голос дрожал:

– Никто не имеет права кричать на меня. Кого он из себя строит – Нерона или Наполеона?

Не ответив, Марион повернулась и выбежала из зала, а через некоторое время дверь вновь открылась, и в зал вошел У. Р., всем видом показывая, что ничего не случилось.

– Чарли, в чем дело?

– Я не привык, чтобы на меня кричали, особенно когда я в гостях. Поэтому я уезжаю, я… – мой голос сорвался, и я не смог закончить фразу.

У. Р. на секунду задумался, а потом начал мерить шагами пол.

– Ну что же, давай об этом поговорим, – сказал он таким же дрожащим, как и у меня, голосом.

Я пошел за ним в холл, где была ниша, в которой стоял небольшой двухместный антикварный диван Чиппендейла[89]. Херст был мужчиной под два метра ростом и довольно плотным. Он уселся на диван и жестом предложил мне присесть на оставшееся место.

– Садись, Чарли, и давай поговорим.

Я с трудом втиснулся рядом. Не говоря ни слова, он протянул мне руку, и я, не в состоянии пошевелиться, все же сумел ее пожать. Затем он пустился в объяснения, причем его голос все еще дрожал.

– Понимаешь, Чарли, я просто не хочу, чтобы Марион играла в этом фильме, а она очень уважительно относится к твоему мнению. А тут ты как раз сказал, что сценарий тебе понравился. Вот почему я был немного груб с тобой.

Я тут же растаял, почувствовал себя виноватым и стал говорить, что это все моя вина. Наконец, еще раз пожав друг другу руки, мы попытались встать с диванчика, но эта антикварная штука никак не хотела нас отпускать и только угрожающе скрипела. После нескольких попыток нам все же удалось освободиться, не развалив этот драгоценный элемент интерьера.