Код Розы - Кейт Куинн

может, ее не затруднит ответить на пару вопросов, когда она в следующий раз окажется в Лондоне? Маб предпочла бы жевать битое стекло, чем ворошить при чужом человеке свои воспоминания, но если уж из-за нее наследием Фрэнсиса не стал русоволосый сын, то она готова заставить себя обсуждать его стихи.

– Что именно вас интересует, мистер… – Его имя уже выскользнуло из памяти. В последнее время ей отчего-то не удавалось ничего запомнить.

– Грэм. Иэн Грэм. – Он говорил приятным баритоном и, судя по произношению, окончил частную школу. Высокий, поджарый, в помятом пальто и потрепанной шляпе федоре. – Я работаю над циклом статей о роли искусства в военное время. Первая посвящена Майре Хесс и обеденным концертам в Национальной галерее… Простите, что?

– Муж однажды водил меня на такой концерт. – Маб крепче закуталась в свое черное пальто. – На нашем втором свидании.

Сидя в зале, она изучала, во что одеты другие слушательницы, а Фрэнсис был совершенно заворожен музыкой. «Такое чудо, – сказал он потом. – Вы знаете, как появились эти концерты? Произведения искусства убрали из галереи, чтобы уберечь их от бомб, и тогда Майра Хесс пригласила самых знаменитых музыкантов Великобритании играть для слушателей среди пустых рам, просто чтобы в затемненном Лондоне звучало хоть что-нибудь прекрасное». «Это чудесно», – отвечала Маб, разглядывая шелковое платье с узором из панбархата в соседнем ряду.

– Это не будет какой-то ходульный панегирик, миссис Грей. – Иэн Грэм явно принял ее молчание за признак недоверия. – Благодаря поэзии Фрэнсиса Грея поколение, знавшее лишь мирную жизнь, поняло, что такое окопная война. Во время войны искусство – бальзам на раны.

– Тогда спрашивайте о чем хотите, – резко сказала Маб.

– Сначала хотелось бы узнать больше о вас… Как я понял, вы квартируете в Бакингемшире и трудитесь на победу?

– Да – обычная канцелярская работа. Скучнее не бывает.

Дело обстояло именно так, ей даже не пришлось врать. Джайлз устроил ее на новую должность в особняке, где от Маб требовалось лишь сортировать документы и печатать. Тихо, монотонно – Маб была готова хоть вечно заниматься этой работой.

– А где именно в Бакингемшире? – Карандаш что-то записал.

– Да небольшой городок. Там только и есть, что железнодорожное депо.

– Правда? А ведь вы не единственный знакомый мне человек, который занимается какой-то неопределенной и страшно скучной работой в Бакингемшире, в городке, где нет ничего, кроме железнодорожного депо.

– Да неужели?

– Да. Большинство этих людей… как бы это сказать? Типичные служащие Уайтхолла или министерства иностранных дел… О своей работе они рассказывают с удовольствием, особенно пропустив стаканчик-другой, но все умолкают, когда речь заходит о Бакингемшире.

Маб ответила ему ничего не выражающим взглядом.

– Понятия не имею, о чем вы.

Иэн Грэм ухмыльнулся – эта быстрая улыбка осветила его лицо, как неожиданный луч солнца.

– Понятно, – сказал он и переменил тему. Пошли обычные вопросы: как долго они с Фрэнсисом были женаты, где познакомились.

Маб так сжимала кулаки, что ногти впились в ладони, пока она вспоминала об их свиданиях, о поспешной свадьбе…

– Известно, что ваш муж любил музыку, – а как он относился к изобразительному искусству? К живописи, скульптуре?

– Я… я не знаю.

– Он вам когда-нибудь рассказывал о том, как воевал, миссис Грей?

– Нет.

– В 1919-м он привез в Британию землю с полей сражений для семей, которым не довелось похоронить своих ребят должным образом. Его письмо об этом было опубликовано в «Таймс». Он не?..

– Я… Мне он об этом не рассказывал, – дернулась Маб.

Мистер Грэм сменил тактику.

– Миссис Грей, я не пытаюсь залезть вам в душу. Дело в том, что вы были женой Фрэнсиса Грея. Его издатели и читатели могут поведать о его поэзии, но только вы способны рассказать о том, каким он был человеком. Может, вспомните какую-нибудь историю из частной жизни?

«Из частной жизни». Внезапно Маб поняла, что не может дышать. Это не было похоже на истерику, которая случилась с ней во время демонстрации работы «бомбы». Сейчас ее охватили ярость и отчаяние, и эти две эмоции взвились алым и черным пламенем. Она повернулась и схватила удивленного журналиста за рукав.

– Мне нужно выпить.

Он заказал ей стакан джина в ближайшем пабе и глазом не моргнул, видя, как она осушила его в один присест. Место оказалось самым подходящим – темное, грязное, полное выпивох, не желавших, чтобы им мешали. Никто и головы не повернул, когда из Маб полились давно сдерживаемые слова.

– Хотите услышать интимную историю, мистер Грэм? – Она взяла второй стакан и посмотрела прямо в глаза журналисту. – Вот вам правда: нет у меня никаких историй. Фрэнсис Грей был лучшим мужчиной, какого я только знала, а я пробыла его женой меньше года. Знаете, сколько раз мы виделись? Четырнадцать. Он вечно ездил в командировки, а меня держала работа, которую мы оба считали важной, так что мы справлялись как могли. Наша свадьба и медовый месяц уместились в сорок восемь часов. Мы провели два уик-энда в Озерном крае. Время от времени нам удавалось вместе перекусить в буфете на какой-нибудь станции. Мы занимались любовью ровно пятнадцать раз. – Ну и пусть это прозвучало неприлично. Ну и пусть она это рассказывает какому-то журналисту. Ей нужно выговориться после всех ночей, которые она провела, думая об этом, или она взорвется. Иэн Грэм слушал не прерывая, вот и все, что имело сейчас значение. – Мы любили друг друга опосредованно, мистер Грэм. Он полюбил меня через девушку, которую однажды видел в Париже в 1918 году, а я любила его через его письма, но мы почти не были вместе. У меня нет никаких историй из частной жизни с моим мужем. Мы не успели их накопить.

Ее голос задрожал. Одним глотком она осушила полстакана.

– Я знаю, что он любил карри и прогулки на рассвете. Знаю, что презирал собственные стихи и никогда не спал всю ночь напролет – из-за того, что ему довелось увидеть в окопах. Но я не знала его. Чтобы узнать человека, надо с ним жить. А я три с половиной года прожила с соседками по квартире; их я знаю до мельчайших подробностей. Я любила Фрэнсиса Грея, для меня он был безупречным – и это доказывает, что я вовсе не знала его хорошо. Я не успела узнать, в каких вещах он не был безупречен. Я не успела дойти до стадии, когда песенка, которую он насвистывает во время бритья, действует мне на нервы; не убедилась, что в дождливую погоду он становится раздражительным. А он не успел понять, что я не какая-то там великая любовь военного времени, а просто поверхностная стерва, которая живет ради красивых туфель и