Аспект-Император. Книга 2. Воин Доброй Удачи - Р. Скотт Бэккер

Все больше и больше видел Сорвил в зеумском принце осколки себя прежнего – Сорвила-сироты, Сорвила, оплакивающего прежнюю жизнь. Цоронга узнал о себе нелегкую правду, сбежав в тот момент, когда Сорвил повернул коня, чтобы спасти Эскелеса. Он полностью утратил свое окружение, свою Свору, как зеумы называют друзей, так же как и любезного его сердцу Оботегву. При всем своем простом обхождении, наследный принц ни разу в своей привилегированной жизни не испытывал утрат. Теперь он пребывал в трудном положении, как и Сорвил, оказавшись в войске врага. И вопросы о собственной ценности и чести тяготили его, как и Сорвила.

Они не говорили много на эту тему, больше делали, как склонны делать молодые люди, обмениваясь лишь братскими взглядами и беззлобными насмешками.

Цоронга время от времени слишком уж рьяно расспрашивал о Богине. Король Сакарпа просто пожимал плечами и говорил что-то об ожидании знаков или вяло отшучивался на тему, что не стоит тревожить умерших. С утратой самоуважения воинственный настрой Цоронги превратился в острую требовательность. Раньше он волновался за друга, попавшего в трудное положение, а теперь хотел, чтобы Сорвил стал инструментом Богини, даже настаивал на этом. С риском для себя он даже начал в присутствии Каютаса бросать дерзкие взгляды и отпускать замечания и шутки, которые придавали ему храбрости и тревожили Сорвила.

– Молитесь Ей! – призывал он. – Лепите лица из глины!

Сорвил в ужасе взглядывал на него, пытаясь заставить его no avail, беспокоясь о том, что Анасуримбор в лице этого человека разглядит его собственные намерения.

Нужно быть осторожным, предельно осторожным. Ему отлично было известно все могущество и изобретательность аспект-императора, по милости которого он потерял отца, родной город и все свое величие.

Вот почему, когда он наконец набрался храбрости и спросил своего друга о нариндари, избранных Богами убийцах, он начал разговор со скучающим видом.

– Это самые страшные убийцы на земле, – ответил наследный принц. – Люди, для которых убийство – это молитва. Они есть почти во всех культах, и говорят, что у Айокли нет приверженцев, кроме нариндари…

– Но зачем Богам убийцы, если от них одни беды и несчастья?

Цоронга нахмурился, будто что-то вспоминая.

– Почему Боги требуют преданности? Жертвоприношения? Жизнь легко забрать. Но душу необходимо отдать.

Вот как Сорвил пришел к мысли, что он посланник небес.

«То, что дает Праматерь… ты должен принять».

Но дни проходили за днями, а он не чувствовал в себе ничего божественного. Он страдал от боли и от голода. Стирал кожу и подавлял физические желания. Облегчался, как и все остальные, задерживая дыхание от дурного запаха. И постоянно сомневался…

Прежде всего потому, что принадлежал Анасуримбору. Как и раньше, Каютас оставался магнитом для его взгляда, но если раньше Сорвил видел лишь его штандарт с изображением лошади и кругораспятия, мелькающий вдали, за скоплением колонн воинов, то теперь стоял от него на расстоянии нескольких пядей. Он был превосходным командиром, управляющим сотнями тысяч всего лишь словом и жестом. К нему поступали запросы и отчеты, от него исходили ответы и выговоры. Неудачи тщательно разбирались, обсуждались возможные решения. Успехи беспощадно эксплуатировались. Безусловно, ни одно из этих действий не несло на себе печать посланника свыше, ни в отдельности, ни все в целом. Но сама легкость, с которой принц-империал управлял войском, казалась чудесной. Невозмутимость, спокойствие и безжалостная решимость этого человека, который совершал тысячи жестоких действий, были не вполне человеческими…

В этом чувствовался дунианин.

И сам Великий Поход, и его неустанное продвижение на север казались чудом. Какие бы преграды ни встречались на пути, как бы ни голодали люди, Армия Среднего Севера упорно продвигалась вперед, растянувшись, как оползни, по склонам, оставляя за собой клубящиеся столбы пыли. И если раньше в этой картине чувствовалось какое-то великолепие, то теперь они просто раздувались от собственной значимости, воспоминаний о пережитом и зловещего предчувствия того, что ожидает впереди.

Несмотря на понесенные потери в Походе, Полчище так и не было уничтожено полностью. Оно отступило, уменьшившееся, зализывая тяжелые раны, слишком быстрое и аморфное, чтобы можно было его догнать. Дважды Сорвилу с Цоронгой поручали доставить послания к передним заставам, одно из них было адресовано самому Анасуримбору Моэнгусу. Они вдвоем поскакали вперед, отпустив поводья, радуясь освобождению от пыли и напряженно всматриваясь в желтоватую дымку на горизонте. Отделившись от войска, они изо всех сил гнали лошадей по пустынной равнине, остро ощущая свою свободу и в то же время сознавая, что необозримые множества шранков стеной стоят на севере. Цоронга рассказывал Сорвилу о своем двоюродном брате, который был капитаном военной галеры, о том, как он любил – и ненавидел – больше всего на свете плавание в океане накануне бури.

– Только моряки, – объяснил наследный принц, – знают, где окажутся по милости своего Бога.

Все школы к этому времени были полностью мобилизованы, и потому, когда пыль от Полчища поднималась вверх, внизу, у самой земли, проглядывали полосы света, яркие проблески, пробивающиеся сквозь мрачные завесы пыли. Цоронга с Сорвилом пригнули головы, перевели глаза с вершин, ярко освещенных солнцем, к обманчивому сумраку внизу и ряду адептов, которые побивали и умерщвляли шранков. Школы. Народы. Племена скверные и сияющие. И они поняли, что даже короли и принцы не имеют никакой важности, когда на чашу весов обрушиваются такие массы.

Они в оцепенении поехали дальше, пока не показалась первая застава, отряды, отмеченные султанами пыли, клубящейся до самого неба. Найдя Моэнгуса, который к этому времени уже успел прославиться своими подвигами, они поскакали дальше, пока солнце не превратилось в бледное пятно, а отдаленное завывание Полчища не выросло в оглушительный рев.

– Скажите-ка мне! – крикнул принц-империал, стараясь перекричать вой и указывая покрытым пятнами крови мечом на затянутое дымкой небо над головой. – Что видят глаза неверных, когда смотрят на врага моего отца?

– Гордость! – отозвался Цоронга прежде, чем Сорвил остановил его. – Безумную напасть!

– Ба! – расхохотался Моэнгус. – Это, друзья мои, то место, где ад уступает место раю! Большинство людей пресмыкаются потому, что так поступали их отцы. Но вы! Просто взгляните сюда, и вы узнаете, зачем вы молитесь!

И вдали Сорвил увидел их, Лазоревок, шествующих над низко нависшей тьмой и взрывающих землю. Ожерелье из блестящих и опасных бусинок, растянувшееся на мили и разящее шранков наповал.

Горящая день за днем земля становилась похожа на стекло.

И там же была величайшая колдунья, Анасуримбор Серва, казавшаяся чудом красоты среди потрепанных походом мужчин. Она скакала на буланом жеребце с лоснящейся шерстью, высоко подняв одно колено в нильнамешском седле, ее льняные волосы обрамляли прекрасное лицо, а под простой накидкой, которую она надевала, когда не раздувала клубы света вокруг себя, угадывалось тонкое, почти невесомое тело. Больше она с Сорвилом не заговаривала, хотя и проводила много времени рядом с братом. Колдунья лишь иногда бросала на него взгляд, а он никак не мог избавиться от ощущения, что из всех, кто ее окружал, она рассматривала его с особым пристрастием. Ее красота очаровывала не только Сорвила. Порой он больше времени проводил, наблюдая, как остальные бросают украдкой взгляды в ее сторону, чем сам смотрел на нее. Но Сорвил не поклонялся ей, как заудуниане. Он не видел в ней дочь бога. И хотя все его существо отказывалось это признавать, его пугало страстное томление – а порой и откровенное вожделение, – которое она вызывала у него. И, как водится у мужчин, он часто негодовал и даже испытывал ненависть к ней.