Княгиня Ольга. Огненные птицы - Елизавета Дворецкая

– Я знаю, что после гибели отца тебе многие не доверяли, – произнес Святослав, медленно подняв глаза на Мистину.

Он давно об этом знал и давно раздумывал, сумеет ли поднять этот разговор, обвинить самого влиятельного из приближенных отца. А сейчас собрался с духом – случай удобный. Пора орлу подать голос… благо матушки рядом нет.

– Тогда ты должен знать и о том, что я звал на поле любого, кто посмеет меня обвинить в измене, – ровным голосом ответил Мистина. – Ни один не встал.

– Ну а если тебе найдется противник… ты не откажешься от вызова?

– Как я могу отказаться от защиты своей чести!

– Ну так я дам тебе противника.

– Ты что это задумал, родной? – Асмунд обеспокоенно подался вперед, тем самым выдавая, что слышит об этом впервые. – Ты Свенельдичу не веришь? Отец твой верил, а ты нет?

– Князь ему верит, – вместо Святослава ответил Сфенкел. – И хочет помочь сему мужу достойному… перед людьми честь свою защитить… и наветы избыть. Чтобы больше о том помину не было.

При всей юной дерзости Сфенкелу было трудно идти против Мистины; он вырос на сказаниях о Греческой войне и прочих славных делах Свенельдова рода. Видно было, что каждое слово для него – будто шаг через огонь; голос его звенел, лицо побледнело. Но если уж Святослав и его юная дружина решили начать борьбу с княгиней и ее старым окружением, сейчас был недурной случай сделать первый шаг.

– Да ты мне поединщик не в версту… – с тайным изумлением перед такой дерзостью проговорил Мистина.

В мыслях мелькнуло: против старшего из дружины Святослава на защиту родовой чести может выйти Лют. Это будет равный бой.

– Где уж мне, – улыбнулся ему Сфенкел, признавая свою слабость. – Я тебе в сыновья гожусь, мне и силы, и сноровки еще десять лет копить. Но есть люди посильнее меня…

– Асмунд, уж не ты ли? – Мистина засмеялся.

Из ближнего окружения Святослава только его кормилец был бойцом, достойным встать против Мистины. Но представить этого не могли они оба: при всей разности своего склада Асмунд и Мистина, через Уту связанные ближайшим родством, уже почти пятнадцать лет прожили бок о бок мирно.

– Хотел я тебе леща дать, как впервые увидел, да тогда не случилось, а теперь уж поздно! – Асмунд тоже усмехнулся, не веря в возможность столь нелепого поединка.

– Не томи, княже! – Мистина улыбнулся Святославу, отчасти надеясь, что все это удастся обратить в шутку. – Кого ты мне в поединщики назначил?

Святослав тоже улыбнулся, и от улыбки в лице его вдруг мелькнуло такое ясное сходство с Эльгой, что у Мистины сладко кольнуло в груди.

– Себя самого и назначил.

Повисла тишина. Все вслушивались, пытаясь понять, что же было сказано на самом деле. Не то же, что все услышали!

– Кого? – Мистина наклонился к нему.

– Себя. Я сам против тебя выйду, – Святослав снова улыбнулся, будто они обсуждали веселую забаву.

– На поле?

– На поле.

Мистина молчал. Наделенный умом дерзким и беззастенчивым, он привык играть людьми, уступавшими ему сообразительностью или осведомленностью. Но сейчас не мог отделаться от мысли, что дурака делают из него, а он не понимает, где подвох.

Уважая княжеское звание Святослава, Мистина все же видел в нем ребенка. Более того – дитя Эльги. То самое, что еще в младенчестве невольно было свидетелем первых порывов их взаимного влечения. То самое, что одной зимней ночью сопело во сне на широком ларе, когда он целовал колени Эльги, надеясь остаться с ней до утра.

Святослав не может этого помнить. Он был слишком мал. Но едва ли сын не понимает, с кем ему приходится делить сердце матери.

Об Эльге Мистина сейчас подумал в первый черед. Ее сыну он не может даже синяк поставить, не то что кровь пролить.

– И каких же ты условий хочешь? – воскликнул Асмунд, явно думая о том же.

– Давай – из круга вытеснить? – предложил Мистина, тоже как будто шутя.

Плоскостью щита он с его весом вынес бы за пределы площадки хоть троих таких, как этот светлый отрок. Ни единой ссадины не оставив.

– Нет, – Святослав качнул головой. – Мы родичи… потому до первой крови.

Мистина не мог отделаться от чувства, что это дитя с ним играет. Но он не понимал этой игры и чуял рядом большие беды.

– Что ты задумал? – прямо спросил Асмунд. Поднявшись с места, он подошел и встал перед воспитанником, положив руки на пояс. – Хватит плетень заплетать, говори как есть.

У него тоже был изумленный вид: впервые в голове сестрича завелись мысли, о которых он ничего не знал.

– Я – князь русский, – Святослав тоже встал, хотя и так ему приходилось смотреть на обоих воевод снизу вверх. – Боги со мной и боги во мне, так? Ты сам меня учил. Воротимся домой – я возьму меч отцовский, какой мне мать вручила, и с ним выйду на поле. Если есть измена – Перун и отцов меч ее обличат, и ни сила, ни сноровка виновному не помогут. А нет измены… – он перевел взгляд на Мистину, – больше о том деле помину не будет.

Меч по прозванию Поцелуй Валькирии, врученный ему на ступенях княжьего стола, Святослав оставил в Киеве. В походе с ним был его собственный меч, который Ингвар поднес два года назад, размерами и весом меньше обычного, изготовленный нарочно для рук отрока.

– Что – я прав?

Бояре молчали. Никто не мог отрицать ведущую князя волю богов. Асмунд был изумлен: он в свои тридцать пять не додумался бы до того, до чего додумался юный племянник.

А Мистина, при всем своем самообладании, переменился в лице. Уж ему-то хватило быстроты ума сообразить: замысел Святослава несет ему погибель. Если боги и в самом деле направят руку отрока с отцовским мечом – он проиграет. Перед побратимом совесть Мистины не чиста, хоть и совсем не в том деле, о каком шла речь. А если все пойдет, как у людей… ему придется пролить кровь своего собственного князя… которому он целовал меч на верность. И за кровь Святослава с него рано или поздно взыщет его собственный клинок.

Никакой исход этого поединка не обещал ему добра. Так или иначе – он погибнет. Лишится если не жизни, то чести, положения, влияния.

Неужели такой и будет его кара за тайные провинности перед побратимом? Ингвар взыщет с него руками сына – после своей смерти?

Мистина тяжело дышал, не находя выхода. Он, которого судьба наделила силой медведя, ловкостью ящера и упорством текучей воды. Невольно взялся за оберег – медвежий клык с резьбой, который всегда носил под одеждой.

– Пируете? – раздался от двери веселый голос. – А чего так тихо – пиво кончилось?

Все обернулись. В дверях стоял Лют, за ним – Хакон, Молята и Енарь. Все четверо улыбались, усталые – явно прямо с дороги, но довольные.

– Будь жив, княже! – Лют поклонился Святославу и первым прошел в обчину, хотя по старшинству первым должен был идти Хакон. – А мы вам добычу привезли. Жита, мяса, девиц и отроков. Будь цел, брате! – Он обнял Мистину, застывшего посреди покоя.