Суд и ошибка. Осторожно: яд! - Энтони Беркли

– С чего это вы взяли, Анджела? К вам все так хорошо относятся.

Я осторожно сел на край постели, где она возлежала, выглядящая молодой и красивой, трогательно беспомощная в светлой шелковой пижаме, волосы очаровательно растрепаны.

– Если бы, – всхлипнула она и промокнула нос несообразно маленьким платочком. Видимо, чтобы не потревожить макияж. – А если бы ваша горничная, которую вы попросили отправить письмо, отдала бы его вашему недоброжелателю, это как называется?

– Объясните, в чем дело, Анджела? – попросил я.

Она объяснила, что сегодня утром написала личное – очень личное – письмо и послала горничную отправить. А та, вместо того чтобы отнести письмо на почту, вручила его Сирилу.

– Вы хотите сказать, что он прочитал ваше письмо?

– Да.

– И кому оно было адресовано?

Тут Анджела как будто взбесилась.

Не буду описывать ее подергивания и идиотские извивания, которым она предавалась следующие десять минут. С одной стороны, ей требовалась помощь, а с другой – она не хотела ничего рассказывать о письме, тем более о его содержании. Но, учитывая важность, которую письмо приобрело позднее, я привожу текст, зачитанный на коронерском суде две недели спустя.

Дорогой мальчик!

Я в большой беде. Пожалуйста, немедленно приезжай. Без тебя я не знаю, что делать. На прошлой неделе умер Джон, совершенно неожиданно, от какой-то внутренней болезни. Видимо, она была у него долгое время, а он не знал.

Теперь приехал его брат и ведет себя очень странно. Считает, что Джон умер совсем не от той болезни, какую указал доктор, а как будто его чуть ли не отравили. Настоял на вскрытии тела. Я очень напугана. Он относится ко мне как к преступнице. Можно представить, что будет, если он узнает насчет нас. Ради Бога, не говори никому о Франсуа и помни: в Лондон я тогда вообще не заезжала, а все время провела в Борнмуте[17].

Приезжай и остановись в Торминстере, а Питерс привезет меня. Никто не должен ничего знать.

С любовью, дорогой мальчик, по-прежнему твоя встревоженная Анджела.

Письмо было адресовано Филипу Странгману, госпиталь Св. Джозефа, Лондон, Восточно-центральный почтовый округ.

В конце концов Анджела была вынуждена признаться мне в своей связи с этим человеком. И не нужно было иметь много ума, чтобы увидеть, к каким последствиям может привести наличие этого письма, если подозрения Сирила оправдаются.

Анджела сидела в постели, повесив голову, пристыженная, но во мне не было никакого сочувствия, только раздражение, смешанное с отвращением. Это чувство углубилось сильнее, когда мне удалось вытянуть из нее, что этот Филип Странгман вовсе не доктор, а всего лишь студент-медик.

– Анджела, вы что, потеряли разум?

Она вскинула голову.

– Пожалуйста, Дуглас, оставьте такой тон. Да, я старше Филипа, если вы намекаете на это, но в любви возраст ничего не значит. А мы любим друг друга.

– То есть вы любовники? – спросил я нарочито грубо.

И представьте себе, она не смутилась.

– Да, и я этого не стыжусь.

– А что сказал бы по этому поводу Джон? – произнес я, едва сдерживая бешенство. Меня возмущало предательство этой глупой женщины.

– Джон знал. И относился с пониманием.

– Знал? – эхом отозвался я.

– Конечно, знал. Разве можно было его обманывать? Он любил меня… по-своему, но мы понимали, что совершенно не подходим друг другу. Я ему все рассказала. Правда, недавно, несколько недель назад. Мы договорились пока оставить все как есть. Я буду продолжать жить с ним… на чисто дружеской основе, пока Филип не встанет на ноги, чтобы меня содержать. Это было благородно с его стороны. Вы знаете, Джон вообще был очень щедрый человек.

– Да, это похоже на Джона, – проговорил я в замешательстве. – И все же…

– Теперь, – оборвала она меня, – когда вы видите, что все это происходило с ведома Джона и его одобрения, я прошу вас связаться от моего имени с Филипом и попросить его…

– А вот об этом не просите! – резко бросил я. Джон умер, и вечная ему память, но, честно говоря, мужчины, терпящие измены жены, были мне неприятны. – И Френсис, я уверен, этим тоже заниматься не будет. И мой вам совет, Анджела…

– Нет, – она мотнула головой, – если вы не намерены мне помогать, я не стану слушать ваши глупые советы. – Анджела надулась, буквально надулась. – И пожалуйста, уходите, Дуглас.

– Конечно, я уйду, Анджела. Но прежде позвольте мне поздравить вас с актом фантастического идиотизма, каким явилось это письмо. – Помолчав, я добавил, не знаю почему: – Кстати, на вскрытии ничего не обнаружили.

Анджела моментально преобразилась. Дернулась вперед, схватила мою руку.

– Что вы сказали? Там ничего нашли?

– Кажется, нет.

– Значит, Джон действительно умер от эпидемической диареи?

– Глен считает, что так.

– Глен… – Анджела нахмурилась. Я заметил, что она больше не выглядит такой беспомощной. – А вот Сирил говорит, что…

– Что говорит Сирил?

Она махнула рукой.

– А, ничего… Но я прошу вас, Дуглас…

– Что?

– Перед уходом найдите Сирила и попытайтесь выяснить, что он ищет в доме с прошлого вечера. И скажите мне. Хорошо?

– Попытаюсь, – пообещал я и с радостью удалился.

Когда я спустился вниз, Сирил стоял в холле. Было ощущение, что он меня подкарауливал.

– Не сомневаюсь, Анджела просила вас выведать, что я тут ищу.

Я улыбнулся:

– Да, действительно, что вы здесь ищете?

Сирил разгладил усы и тоже улыбнулся, но как-то противно.

– Я мог бы ответить, что это не ваше дело, но не стану. Я все это время искал начатый флакончик с лекарством, который прислал моему брату доктор Брум, но он загадочным образом исчез. Может, вы что-то об этом знаете, мистер Сьюэлл?

Я был спокоен.

– Мне кажется, по этому поводу вам следует обратиться в полицию.

Он снова улыбнулся:

– Это уже сделано.

Я коротко ему кивнул и вышел из дома.

Этот человек был мне очень неприятен.

Слава Богу, что на вскрытии ничего страшного не обнаружили. Что касается этого окаянного флакончика с лекарством, то я решил похоронить его под первым деревом, какое буду сажать.

Через десять дней поздно вечером к нам зашел Гарольд в состоянии крайнего возбуждения. Не стал даже извиняться за поздний визит, и правильно сделал. Новость, какую он принес, того стоила.