Поклонники Сильвии - Элизабет Гаскелл

Филипп пытался понять, что влечет ее на тот берег. Уж не сон ли, предшествовавший ее болезни, предположительно явился тому причиной? Пока она болела, он так сильно переживал за нее, что многие месяцы, когда он по ночам проваливался в тяжелое забытье, навязчивый образ Кинрэйда не тревожил его сознание. Но теперь тот давний кошмар вернулся, и он снова с пугающей ясностью видел гарпунщика у своей постели. Ночь за ночью сновидение повторялось – каждый раз с каким-нибудь новым штрихом реальности, как бы становясь все ближе, – пока ему не стало казаться, что судьба, настигающая всех людей, стучится в его дверь.

В сфере бизнеса Филипп преуспевал. И за это заслужил всеобщее восхищение. Он обладал упорством, блестящими умственными способностями, великолепно считал, был уравновешен и предусмотрителен. Благодаря этим качествам в большом городе он стал бы крупным торговцем. Без каких-либо усилий со своей стороны он занял положение ведущего компаньона, который выдвигал идеи и находил пути их осуществления, а Кулсон, едва ли сознавая, что находится на вторых ролях, просто исполнял то, что задумывал Филипп. Это было его призвание: он старался в полной мере использовать те возможности, что имелись в его распоряжении, и ни на что другое не претендовал. Он предложил несколько дерзких схем, касавшихся деятельности магазина, и его бывшие работодатели, которые предпочитали проверенные схемы и с подозрением относились ко всему новому, нашли в себе силы признать, что замыслы их преемников приносят успех. «Их приемники». Филиппа вполне устраивало, что у него есть власть, которую он по необходимости может применить, и никогда не подчеркивал, что именно он внес наибольший вклад в новые достижения. Наверно, если б подчеркивал, самолюбие Кулсона было бы задето, и впредь он был бы менее уступчив. Ну а так Кулсон забывал, что в их дуэте он – вторая скрипка, и всегда употреблял величавое «мы», «мы подумали», «у нас возникла мысль» и т. д.

Эстер тем временем, как обычно, делала то, что от нее требовалось. Спокойная, уравновешенная по характеру, свои обязанности она выполняла методично, без лишней суеты, и, если в доме и магазине все шло хорошо, про нее никто не вспоминал. Она была подобна звезде, сияние которой заметно лишь в темноте. К Сильвии она привязывалась все больше, что ее саму немало удивляло. Она никогда не думала, что сумеет полюбить женщину, которая не могла по достоинству оценить добродетели Филиппа. Принимая во внимание все, что она слышала о Сильвии до знакомства с ней, а также нелюбезный прием, что та оказала ей в ее первый приезд на ферму Хейтерсбэнк, Эстер решила, что с женой Филиппа она будет поддерживать дружеские отношения, но более тесного общения постарается избежать. Однако своей доброй заботой о Белл Робсон она завоевала сердца и матери, и дочери, и вопреки собственным намерениям и конечно же советам матери Эстер подружилась с Сильвией и стала в ее доме желанной гостьей.

Те самые перемены, что произошли в Сильвии и так расстраивали и огорчали Филиппа, в глазах Эстер делали ее более привлекательной. Квакерство она не исповедовала, но выросла среди квакеров, и посему такие качества, как сдержанность и внешняя благочинность, свойственные молодым женщинам этих религиозных воззрений, вызывали у нее восхищение и уважение. Она ожидала, что Сильвия будет капризной, болтливой, тщеславной и своенравной, но та оказалась на редкость спокойной и степенной, словно с пеленок впитала в себя вероучение Общества друзей; казалось, она начисто лишена собственной воли, преданно заботится о матери и ребенке, во всем покорна мужу и не ищет шумных развлечений и удовольствий. И все же временами Эстер думала – точнее, у нее мелькала мысль, – что между молодоженами не все так гладко, как кажется со стороны. Филипп выглядел старше, более озабоченным; и даже Эстер приходилось признать, что она слышала, как он говорил с женой резким, оскорбительным тоном. Простодушная Эстер! Ее разумению не поддавалось, как те самые качества, что восхищали ее в Сильвии, Филипп находил столь чуждыми натуре его жены, которую он знал с детства. Он чувствовал, что она умышленно загнала себя в оболочку смирения, и любые ее вздорные речи или капризы воспринял бы с невыразимой благодарностью и облегчением.

Однажды – весной 1798 года – Эстер пришлось остаться на чай у Хепбернов, чтобы после полдника помочь Филиппу и Кулсону убрать зимние ткани – сукно и шерстяную фланель, – на которые в теплые месяцы спроса не предвиделось. Полдничать обычно садились в половине пятого, а в четыре разразился апрельский ливень. Стук дождя, барабанившего по окнам, разбудил миссис Робсон, прилегшую подремать после обеда. По винтовой лестнице она спустилась в гостиную, где Фиби накрывала на стол.

С миссис Робсон Фиби ладила лучше, чем с молодой хозяйкой, и женщины тут же стали запросто судачить между собой. Филипп пару раз заглянул в комнату, проверяя, все ли готово к чаю. Фиби тут же принималась изображать бурную деятельность, которую она мгновенно прекращала, едва он поворачивался спиной, до того ей хотелось заручиться сочувствием миссис Робсон в небольшом конфликте, что вышел между ней и няней. Та без разрешения пустила на стирку детской одежды горячую воду, что Фиби нагрела для собственных нужд по хозяйству. История эта была длинная и утомила бы любого человека в здравом уме, но Белл, с трудом вникавшая в суть дела, слушала с большим вниманием и участливостью. Обе женщины не замечали, как летит время, но Филипп его ценил, ибо после трапезы предстояло переделать еще много дел в магазине, и у него каждый светлый час был на счету.

Без четверти пять они с Эстер пришли в гостиную, и Фиби заторопилась. Эстер села рядом с Белл, завела с ней беседу. Филипп разговорился с Фиби, общаясь с ней на просторечии, которое ей было более понятно. На самом деле до женитьбы Филиппа она всегда звала по имени, и ей было трудно привыкнуть к новому обращению – «господин».

– Где Сильви? – осведомился он.

– С дитём гуляет, – доложила Фиби.

– Почему Нэнси не пошла с ней гулять? – спросил Филипп.

Ему словно наступили на больную мозоль, а он устал и потому задал вопрос с нескрываемым раздражением в голосе. Фиби могла бы с легкостью объяснить истинное положение дел: Нэнси занималась стиркой – вполне веское основание. Но она злилась на няню, да и резкость Филиппа ей не понравилась, так что она лишь сказала:

– Откуда мне знать? Не мое это дело. Жена и ребенок ваши, вот и следите за ними. Хотя молоды вы еще.

Своей отнюдь не умиротворяющей речью она окончательно испортила Филиппу настроение.

– Аппетита нет, – заявил он Эстер, когда стол был накрыт. – Сильви где-то бродит, и вообще все плохо – во всяком случае, не так, как должно быть. Пойду начну делать переучет. А ты не торопись, Эстер. Посиди поболтай со старушкой.

– Нет, Филипп, – остановила его Эстер. – Ты очень устал. Хотя бы чаю попей. Сильвия расстроится, если ты ничего не поешь.

– Сильвии все равно, сыт я или голоден, – ответил он, в нетерпении отодвигая от себя чашку. – Иначе она потрудилась бы быть дома и позаботиться о том, чтоб угодить мне.

Вообще-то Филипп в еде был непривередлив, да и Сильвия, надо отдать ей должное, добросовестно выполняла все домашние обязанности, к которым допускала ее Фиби, и всегда со всем тщанием заботилась о муже. Но Филипп, слишком рассерженный отсутствием жены, не замечал несправедливости своих обвинений и того, что его слышит Белл Робсон. А больная женщина страшно огорчилась, уяснив из его слов, что ее дочь пренебрегает теми обязанностями, которые сама она всегда ставила превыше всего. И Эстер не удавалось убедить ее, что Филипп вовсе не то хотел сказать, не удавалось уговорить ее не думать о тех словах, что так сильно ее опечалили.