Инквизитор - Борис Вячеславович Конофальский

не разумеет, — заметил Ёган.

— Всё он разумеет, — продолжал Сыч, — написал он, значит, бумагу и послал своего холопа с ней.

— И куда холоп пошёл? Знаешь? — Спросил солдат.

— Вот и я так подумал, куда холоп с ней пойдёт? Подумал, что господину коннетаблю будет интересно, взял да и пошёл за ним. А холоп-то пошёл к замку.

— К нашему? — Зачем-то спросил Волков, как будто там были ещё замки.

— К вашему, экселенц, к вашему. Только не в сам замок, туда бы его не пустили, стемнело уже. А пошёл он к башне, к самой большой.

— К донжону.

— Ну да, в той башне окно одно светилось, холоп стал свистеть — свистел, пока из окна не выглянула баба.

— Ты, ты её разглядел?

— Да куда там, темень же кругом, я по голосу понял, что баба. А потом эта баба из ворот вышла, стражники её выпустили ночью.

— Ты разглядел её? — Не отставал солдат.

— Экселенц, темно было, луна чуть светила, да мало видно было, видел я, что она ростом с холопа трактирщика, а тот не махонький.

— Так то была эта кобыла Франческа, — догадался Ёган.

— Так вот, баба потом пошла в замок, а холоп не уходит, ждёт. И я жду.

— Хитёр ты, Сыч, — восхитился Ёган.

Сыч, не без гордости согласился, кивнув головой. И продолжил:

— Подождали мы с ним малость, и эта баба вышла опять, потолковали они с ней и холоп пошёл обратно. Я за ним. Холоп пришёл в трактир и из рукава достаёт бумагу. Отдаёт трактирщику. Трактирщик её читает, и садится писать ответ. Трактирщик, значит, бумагу пишет, а я гляжу: калека-то в трактире сидит, ждёт. Трактирщик бумагу дописал и убогому её отдал.

— А ты глянул, куда он пошёл? — спросил Волков.

— Хотел было, да куда там, пока я к двери шёл, он как растаял. Словно не было его. Хотя я в темноте хорошо вижу.

— Ёган, а много в Рютте убогих? — поинтересовался солдат.

— А чем убог-то он был? — спросил Ёган у Сыча.

— Доходяга, кожа да кости, сам пег, годков за тридцать, бородёнка, как у козла, крив на правый бок, хром на правую ногу. Ходит — качается. — Чётко описал убогого Сыч.

— Так то наш сапожник, — сразу догадался Ёган. — Его так и кличут — кривой Стефан.

— Сапожник, значит, — задумчиво произнёс солдат. И помолчав, добавил, — думаешь, письмо было от этого скомороха ла Реньи?

— От скомороха, не от скомороха, к чему нам гадать, мы, чай, не цыгане. — отвечал Сыч, — Возьмём колченогого, да спросим от кого письмецо то было.

— Молодец, ты, Сыч, — сказал солдат.

— Для вас, экселенц, стараюсь, — отвечал ловкий мужичок, заметно заискивая и с просящими нотками в голосе.

— Чего? — спросил Волков, — Деньги нужны?

— Нужны, экселенц, поиздержался я, — мямлил Сыч.

— Я ж тебе давал, и немало, пропил что ли?

— Нет, экселенц, я к вину равнодушный.

— А что, кости?

— И играть я не люблю.

— Да не мог ты столько денег прожрать. — И тут солдат догадался, — на баб спустил всё.

— Да не то , чтобы на баб… На одну… Тут появилась в трактире одна бабёнка. Молодая. Вся такая… аж голова от неё кругом, похлеще, чем от вина.

— И ты, дурак все деньги на неё спустил, я ж, вроде, тебе пол-талера давал, ты всё потратил?

— Уж больно она много берёт. — Виновато отвечал Сыч.

— Так, брал бы кого попроще.

— Да рахобы и шваль мне без интереса, — объяснял Сыч.

— Я твоих девок оплачивать не буду, — произнёс солдат зло, — Ёган дай дураку двадцать крейцеров.

— Маловато, экселенц, — мялся Сыч.

— Маловато ему, — возмущался Ёган, — мужик на такие деньги со всей семьёй месяц живёт.

— Экселенц!.. Ещё бы хоть десяточку…

— Иди, иди, — выгонял его Ёган, — господин хворый, а тут ты ещё… Иди в кабак да сторожи там трактирщика.

— Ни пфеннига больше, — отрезал солдат. — Сиди там и смотри в оба. И чтобы денег тебе на десять дней хватило.

Когда Ёгану удалось выгнать Сыча, он спросил:

— Вы может поесть, чего желаете, аббат велел вам всего давать, что в кладовых есть.

— Позови-ка Сыча обратно. — Сказал коннетабль чувствуя, что силы потихоньку возвращаются к нему.

— Да зачем же он дался-то вам.

— Зови. — Волков сел на кровати и поморщился от боли в ноге. Взял молоко, стал пить без удовольствия. Через силу.

Сыч вернулся. Стоял, ждал, пока Волков допьёт. Тот допил и начал:

— Трактирщика брать думаю.

— Нельзя так, экселенц.

— Почему?

— Возьмёте вы трактирщика, а он в деревне человек видный. О том сразу разговоры пойдут. И тот, кто письмецо то ему слал об этом и узнает. И тогда ищи ветра в поле. Жидка брать нужно напоследок.

— А что ж нужно делать?

— Так убого брать нужно, да и этого тихо, в ночь, чтобы слухи не пошли. Волков вспомнил, что со старостой из малой Рютте Сыч оказался прав. Да и сейчас он говорил дело.

— Ну, что ж, значит, будем брать ночью.

— Да, тихонько подъехать с телегой, дверь не ломать, позвать на улицу, мешок на голову и в подвал. А там уже спросить, от кого он бумаги носит, и желательно все вызнать до утра, пока его не хватились.

— Каков ловкач! — Восхитился Ёган. — Откуда ты все знаешь?

Но Сыч на него даже не взглянул, он заискивающе улыбался Волкову.

— Экселенц, может, пожалуете еще хоть десять крейцеров?

— Ёган, дай ему деньгу, — сказал Волков.

После ухода Сыча, то ли от молока, то ли от новых событий, но солдату захотелось есть. Морщась от боли в ноге, он откинул одеяло и произнес:

— Давай-ка одежду.

— Господь милосердный, вы хоть когда-нибудь угомонитесь? Вы три дня назад при смерти лежали, монахи за вас большой молебен устраивали, а он только глаза открыл и одежду ему подавай. Не поевши, не помывшись.

— Хорошо, грей воду, — согласился Волков.

— А поесть?

— Мыться, одежду, еду.

Ёган вздохнул с укором и ушел.

Раньше было непросто, а сейчас стало еще сложнее. Волков заметно похудел, и теперь с удивлением смотрел, как болтаются его ноги в его сапогах. Старая добрая стеганка была велика, а кольчуга стала невыносимо тяжелой. Он носил доспехи последние пятнадцать лет как одежду, и теперь для него была тяжела кольчуга. Он встал, его лицо перекосило от боли, а левую ногу, ступню, вывернуло. Качнулся так, что Ёган едва его успел поддержать, даже стоять было больно,