Соучастники - Уинни М. Ли

я, – на работе все не так плохо. На той неделе даже хороший сценарий прочла одной студентки. Была приятно удивлена.

– Хорошо, отлично! – подбадривает меня папа. – Видишь, я говорил, что будет лучше. Ты просто была слишком упрямой – не хотела мне верить.

– Я была упрямой? – спрашиваю я, хотя скорее – думаю вслух.

Карен делает большие глаза и кивает.

– О да, – беззвучно произносит она.

В эту секунду мама начинает сгонять всех к двери, чтобы мы спускались в ресторан на наш приватный ужин в честь Дня благодарения. Разговоры продолжаются урывками; толпясь, мы надеваем свои пальто.

– Тетя Сара?

Посмотрев вниз, я вижу свою племянницу Элис, дергающую меня за руку. Она глядит на меня с благоговением.

– Вы правда работали с Холли Рэндольф? Когда она еще не стала звездой?

Я киваю.

– Работала. Она была очень хорошая. Но это было давно, почти что до твоего рождения.

– Как вы думаете, она все еще хорошая?

– Думаю, она может все еще быть хорошей. Знаешь, некоторые знаменитые люди остаются хорошими.

– Ух ты, хотела бы я с Холли Рэндольф познакомиться.

Я смотрю на Карен, подняв брови; та застенчиво улыбается.

– Милая, давай-ка спускаться в бабушкин и дедушкин ресторан. Я знаю, что там огромная индюшка ждет, чтобы ее порезали на кусочки!

Мы просачиваемся в прихожую; Карен говорит мне:

– Знаешь, я тут стала читать эти голливудские #MeToo-истории. Безумные они какие-то, правда?

– Весь мир безумный. А что, ты им не веришь?

– Нет, верю. Просто я потрясена, вот и все.

– Ну, – говорю я, когда последние из нас выходят из квартиры, – вот такие вот потрясающие вещи происходят. Я бы тебе рассказала историй.

Карен смотрит на меня с недоумением. Я в глубокой задумчивости закрываю за нами дверь.

Я понимаю, что не могу держать сестру в неведении. Разумеется, она должна узнать прежде, чем узнают все остальные. И я велю себе не забыть найти на этих праздничных выходных время рассказать ей немного о том, что произошло десять лет назад в Лос-Анджелесе.

Глава 50

Я вижу заголовок, когда еду в метро – как обычно, одна.

На соседнем сиденье лежит сложенный экземпляр утреннего таблоида, я беру его, разворачиваю и вижу первую полосу: фотографии голливудской кинодивы на красном ковре и рядом – последнего обвиненного студийного начальника: голова опущена, руки в наручниках за спиной.

Но в сегодняшней вечной круговерти новостей то, что было расписано вчера вечером и напечатано этим утром, уже устарело. Ситуация с тех пор успела развиться.

Мой телефон светится: новое оповещение от “Нью-Йорк таймс”. Один взгляд на экран – и я узнаю, в чем дело: “Холли Рэндольф и еще девять человек обвиняют миллиардера Хьюго Норта в сексуализированном насилии”.

Еще девять человек. Я знаю, что, если кликну на эту статью, написанную неким Томом Галлагером, то история Холли Рэндольф будет первой. Потому что она, разумеется, гвоздь программы. А где-то, прокрутив текст, я найду и свое имя. И обнаружу краткое изложение того, что я рассказала Тому за три наших разговора. Все эти тяжкие месяцы моей жизни, последующие годы сомнений, сжатые в несколько абзацев, которые прочтут чужие люди.

Мне хочется узнать, кто эти другие восемь женщин, прочесть их истории. Но сейчас торопиться мне некуда.

В отличие от других заголовков, которые в последние несколько месяцев шли один за другим, и я жадно кликала, чтобы прочесть очередную позорную повесть, этот может подождать.

Проверяю почту. Если статья в “Таймс” только что вышла, то никто из моих друзей, знакомых, коллег, людей, утверждавших, что знали меня в далеком прошлом, сразу мне писать не будет. Нужно время, чтобы статья проросла, просочилась.

Но одно знакомое имя я папке “Входящие” вижу.

Когда я открываю письмо Тома, мои губы складываются в легкую улыбку.

Привет, Сара!

Ну что же, она вышла. Если Вы еще не видели, то вот ссылка.

Надеюсь, у Вас все это не оставило тяжелого чувства, но вдруг Вам нужны слова поддержки: это большой вклад. Не могу выразить, как я признателен Вам за то, что Вы поделились своей историей и своим опытом, и я знаю, что очень многие другие тоже будут признательны. Так что Вы можете гордиться. Вы сделали огромное, важное дело.

Кстати, хочу попросить прощения за отступление от протокола. Не получится ли у Вас оказаться в субботу утром в мидтауне? Кое-кто очень хочет лично с вами встретиться; приглашаю Вас от его имени. Вы этого кое-кого тоже, наверное, были бы не прочь повидать.

И через неделю я войду в относительную тишину изысканной, но не кичащейся этим брассери, окруженной городским шумом. Поищу среди озабоченных посетителей Тома Галлагера и другого человека, неприметно сидящего за столиком в углу, спиной к окружающему миру. Двинется стул, блеснут рыжие волосы, и это окажется она: Холли Рэндольф, сверкающая своей знакомой улыбкой – как будто всех этих прошедших лет и не было. Как будто нечего прощать, не за что себя винить – есть только будущее впереди, еще не написанное.

Возможно, вот она, судьбоносная встреча, а возможно, она уже состоялась. Когда я недавно оказалась у того дома в Верхнем Ист-Сайде и, поднявшись на крыльцо, позвонила в звонок. Минутное ожидание – и дверь открылась. И за ней была Сильвия: волосы еще побелели, несколько новых морщинок вокруг глаз. Но осанка по-прежнему уверенная, голос спокойный.

Понимающий взгляд, превратившийся в улыбку.

– Сара, – сказала она. – Ну наконец-то.

И широко раскинула руки для объятия.

Перед этим я погуглила ее дочь, Рейчел, которой сейчас двадцать шесть; она работает заместительницей редактора в издательстве. Все мы как-то продвигаемся вперед. А годы у нас позади только-только показываются из своего укрытия. Сильвия о многом, наверное, даже не подозревала, и я решила ей об этом сказать. Но это все в прошлом.

Значение имеет вот этот вот момент. Я сижу в трясущемся вагоне метро и безмятежно гляжу на заголовок у себя телефоне. Дело сделано.

Не мне одной теперь жить с этой историей. Я ее передала – тебе, Том Галлагер. И каждому, кто с ней соприкоснется, кто раскроет на этой статье газету или кликнет по ссылке в поисках похабных подробностей. Это теперь не только мое бремя.

Я выключаю телефон, убираю его, чтобы не мешал думать. Во мне что-то теплится – какая-то тихая удовлетворенность.

Я не гналась за славой. Никогда не гналась. Я хотела, чтобы меня увидели, услышали, запомнили. Нам в жизни, в общем, другого и не надо.

Интересно,