Четки - Рафал Косик

Когда она открыла глаза, ее руки накладывали пробки и накручивали крышки на тюбики с кремом.

Возможно, никто не заметит, если в конце цикла не хватит одного тюбика? Она обменяет его потом на шампунь.

Время немилосердно тянулось, пока не пришел конец. Что-то отпустило, ослабило нематериальную хватку — как облегчение после снятия узкой обуви. Марыся отошла от транспортерной ленты, но не вышла из зала. Место заняла девочка ее возраста, вся грязная, с растрепанными волосами.

— Извини. — Марыся подошла к ней. — Откуда ты знаешь, что делать?

Та не ответила, делала, что надо.

Марыся никогда так себя не вела во время Зова. Хотя ее никто никогда ни о чем не спрашивал. А может, спрашивал, только она этого не замечала? Нет, скорее, нет. Даже сейчас только она стояла сбоку и наблюдала, как все, без исключения, ведут себя как роботы. Те, кто закончил работу, выходили свободным, механическим шагом. Смена была плавной, продолжалась несколько минут. Одни занимали места других, не задерживая процесс.

Одна из женщин взяла упаковку крема и, совсем не скрываясь, сделала это автоматически, с отсутствующим взглядом. Никто не обратил внимания.

Когда все поменялись, Марыся наконец вышла. Крем под комбинезоном немного мешал ей.

* * *

— Нет, ты не можешь туда идти. Не можешь. Межуровень поделен на зоны. Если ты раз вошла в зону, уже не поменяешь ее. Ты пропитываешься ею.

— Но почему? Здесь нет чипов-ID, нет контроля.

— Ты пропитываешься кодом. В другой зоне он сразу же распознается.

— Каким кодом?

— Тут царит порядок, очень строгий порядок. Его не видно, потому что все происходит в голове. Об этом не говорят, но он есть. Ты тоже лучше об этом не говори.

— Я даже не знаю, о чем мне не говорить. Какой код?

— Код, указывающий тебе, что делать, и запрещающий делать что-то другое. Это происходит в голове.

— Ты говоришь о культуре? Об обычаях и общественных нормах?

— Можешь и так это называть. Когда-то давно это было правдой. Ты знаешь, как живут мурашки? В одной колонии их больше тысячи. Они отличаются по запаху. Если мурашка перейдет в другую колонию, то ее узнают и убьют.

— Мы не мурашки.

— Тут это именно так и выглядит.

— Разведение скота.

— Название не важно. Важно то, что за ним стоит. Ты не можешь оставить эту зону или Межуровень. Ни из одной зоны нет выхода Наверх. Малая спит?

— Спит. Наверное. Она милая, сегодня принесла мне шампунь.

— Это плохо кончится.

* * *

Она уже не тосковала. Ни по маме, ни по небу.

Зов в ее случае был слабым, намного слабее, чем у остальных. Она точно знала, потому что у нее не выключалось сознание. Это была просьба, не приказ.

Она стояла возле конвейерной ленты и складывала что-то, назначение чего не знала. Три разных элемента должна соединить между собой, используя силу. У нее болели пальцы, хотя не прошло и половины времени работы.

И тогда пришло озарение. Почему просто не уйти? Почему не выйти с фабрики? Никто не следит. Она опустила руки. Лента с несложенными деталями проехала дальше. Мужчина, стоящий слева от нее, вставлял в этот предмет следующий элемент. Когда он потянулся за первым несложенным предметом, остановился. А вместе с ним и вся лента. Он посмотрел на Марысю, а она ощутила холодную дрожь. Из его глаз смотрело что-то чужеродное.

Еще немного, и она бы вернулась к работе. Однако в этот момент в зал забежала девочка, может лет шести, и сразу же приступила к работе. Лента запустилась.

— Эй ты, — закричала Марыся и подошла к ней. — Откуда знаешь, что делать?

Она схватила ее руки. Лента остановилась, после чего девочка вырвала ладони и вернулась к работе. В этот момент на ее лице отразилась гримаса боли.

Марыся не хотела больше рисковать. Она вышла с фабрики.

Она знала, что никогда больше не должна будет работать.

* * *

Уже было заметно округлившийся живот, значит, дядя был прав. В последнее время он реже приходил. Вместо него все чаще приходил Реведа, но они уже не закрывали металлические двери. Разговаривали шепотом. Думали, что Марыся спит. Обычно она не спала, слушала.

Она не любила его и даже не могла сказать почему. Может быть потому, что он приходил вместо дяди? Приносил ей сладости, также кое-какие вещи для Элизы. Но, несмотря на это, он казался ей неприятным.

Но это был не его ребенок. Марыся знала о детях достаточно много. Элиза была беременна, когда попала в Межуровень. А это значит, что отец остался Наверху и даже не узнает, что является отцом.

— Ты зациклилась на своем раскаянии. — Реведа встал. Он всегда вставал, когда собирался долго говорить. — Гиперпревентивность не проектировалась как справедливая система, она должна была быть просто эффективной. Как военный трибунал. Наказываешь пятьдесят подозреваемых, чтобы не ушел один виновный. Ты думаешь, что знаешь правила начисления пунктов ПО? Ты пришла к выводам, что если тебя элиминировали, то ты это заслужила? Нет, это не так работает.

— Сядь, малая спит, — тихо попросила Элиза. — Я сделала много плохого в жизни, — добавила она шепотом, когда он усаживался. — Я никого не убила, никого не ограбила. Но не это важно. Моя жизнь последние несколько лет была ложью. Я обманывала всех, кого могла.

Реведа взял ее за руку.

— В прошлой жизни я был адвокатом. Эта профессия с очень низким риском Элиминации, одним из самых низких. Адвокаты служат закону, в этом суть их профессии. Элиминация не должна их касаться. Однако я здесь. Ничего особенного не произошло, кроме того что я начал работать на человека, преданного Делу.

— Делу? Что это такое?

— Они поставили себе цель ограничить гиперпревентивность. Можешь их называть движением сопротивления, подпольного, если хочешь. Сейчас я в реальном подполье только потому, что помогал им. И ты тут по тому же поводу. Ты была ассистенткой Крушевского, а он почти открыто критиковал гиперпревентивность. Это единственная причина, почему ты подлежала Элиминации. Подумай, — он понизил голос еще сильнее, — почему она оказалась тут?

Молчание затягивалось. Из-за стены доносились звуки шагов. Они никогда не стихали.

— У тебя тоже зацикленность, — прошептала Элиза. — Зациклился на Элиминации. Хватит разговаривать, малая спит.

Марыся прикладывала все силы, чтобы не шевелиться.

* * *

Прошло несколько дней. Несколько циклов, так это тут называется. Несколько раз она ощущала Зов. Слабый, как желание пойти за конфетой на кухню; настолько слабый, что она могла противостоять. Это было неприятно, но все же лучше, чем перспектива многочасовой работы возле конвейерной ленты.