Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский

— Вы?.. Не может быть! Каким же образом?

— Совершенно посторонний человек, с мечом в руке, пытался ворваться или, лучше сказать, проскользнуть в мою палатку, — начал Бернард.

— Не померещилось ли вам?

— Я почти поймал его. Маршал перекрестился.

— Какой-нибудь опившийся холоп! — воскликнул он.

— Нет; литовец. Подскочив к нему, я узнал покрой одежды, а, впрочем, и лицо, — при этих словах Бернард несколько замялся, — я узнал своего бывшего воспитанника, — добавил он.

Маршал вскочил с постели и воскликнул:

— Как мог он пробраться в лагерь?

— Еще удивительнее, как он сумел уйти: исчез на их глазах, словно в землю провалился, — продолжал Бернард. — Но дело не во мне: оно затрагивает интересы ордена. Здесь что-то кроется, не только загадочное, но и грозное. Защитники имеют, очевидно, возможность делать неожиданные вылазки. Необходимо хорошенько обследовать всю местность.

Маршал глубоко задумался.

— Но откуда у этих дикарей уменье пользоваться тайными подвохами? И что могло быть целью нападения?

— Догадываюсь, что мою палатку приняли за вашу, и готовилось покушение на жизнь полководца. Узнав меня, юноша заколебался; но раньше чем я успел схватить его, он исчез, — не понимаю как…

Тем временем короткая весенняя ночь близилась к концу; уже светало. Маршалу не хотелось больше спать; вместе с великим комтуром и несколькими крестоносцами он направился обследовать местность вокруг палатки Бернарда.

Тот точно обозначил им, около какого места исчез Юрий, или, как ему привиделось, упал. Кругом лежали большие поросшие мхом валуны, и нигде не оказалось признака подземного хода или хотя бы только вскопанной земли. Большая часть присутствовавших высказала предположение, что ловкий юноша ползком добрался до ограды, пролез под частоколом и таким образом вернулся в замок. Однако маршал приказал перекопать лопатами все место. Комтур велел сдвинуть камни, и под одним из них оказалось нечто вроде узкого отверстия, сообщавшегося с подземельем. Так как грунт был песчаный, то стенки колодца были укреплены жердями и дранками.

Крестоносцы изумлялись дерзкой заносчивости осажденных и радовались обнаружению потайного хода. Но никто не отважился спуститься в подземелье. С вышки замка было прекрасно видно все, происходившее внизу, и маршал был вполне уверен, что подземелье будет немедленно засыпано.

Открытие произвело большое впечатление на осаждавших, которые не предполагали, чтобы осажденные умели прибегать к таким искусным способам защиты.

Немедленно со всех сторон стали ощупывать землю заступами, кольями, но ничего нового не нашли.

Все утро прошло в разных подготовительных работах. Так как стало ясно, что Пиллены могут быть взяты только огнем, изо всех окрестных лесов стали свозить хворост, готовить стрелы с пучками осмоленной пакли, сколачивать козлы и стремянки для влезания на ограды.

Но внутри замка по-прежнему не видно было никаких приготовлений к отпору. По временам только медленно скользили наверху безмолвные фигуры с торчавшими над головами палицами и секирами, в ушастых шапках; вот и все, что удавалось видеть за частоколом стен.

Спокойствие осажденных, лицом к лицу с численным превосходством крестоносцев, внушало последним уважение. В нем чуялась отвага и готовность на все. Ни один холоп или оруженосец не решался на новое нападение; они ограничивались угрозами, разглядыванием стен с приличного расстояния и высказыванием предположений о способах сообщения замка с внешним миром, так как нигде не было ни входов, ни выходов.

Начальствующие пировали почти целый день. Сероплащники, сержанты и вооруженные дружинники произвели небольшой набег в глубь страны и вернулись к вечеру с незначительной добычей, так как им удалось захватить только одну семью на поляне среди леса. Старуху и двух молодых девушек убили на месте, а мужчину пригнали для языка в лагерь, на привязи, позади коня.

Это был первый пленник со дня похода, а потому неудивительно, что весь лагерь собрался полюбоваться им.

В крови, покрытый слоем пыли и грязи, коренастый, малорослый, он, несмотря на страшные побои, не стонал и не обнаруживал страдания. С закрытыми глазами, с устами, запекшимися кровью, с истерзанною грудью, он давал себя бросать, бить, истязать, не испустив ни единого звука.

Его хотели заставить говорить, окружили переводчиками, дергали, грозили, топтали — ничего не помогало. Можно было думать, что жизнь его оставила, если бы не кровь, сочившаяся из ран, не теплое тело, не глаза, порой невольно сверкавшие из-под век.

Крестоносцам думалось, что они будут в состоянии дознаться от него о численности гарнизона, о запасах в крепости. Обещали сохранить ему жизнь, но ничто не побудило его говорить. Его, связанного, оставили лежать на земле на медленную смерть. Едва дышавшего, нашел здесь несчастного пленного духовник маршала, отец Антоний. Это был один из тех служителей алтаря, которых загнала на службу к крестоносцам ирония судьбы: человек набожный, милосердный и искренно сокрушавшийся всему, что видел. Аскет в жизни, исхудалый, слабого здоровья, он давно оставил бы орденскую службу и выбрал бы иное поприще, более соответствующее созерцательному настроению, если бы чувство долга не удерживало его здесь. Он втолковал себе, что там, где менее всего руководствовались христианским милосердием, его обязанностью было высоко держать знамя христианства. Не обращая внимания на насмешки, неоднократно сыпавшиеся на него, отец Антоний поступал всегда по влечению сердца, молчаливый, смиренный и покорный.

Увидев умирающего, он пришел к нему как милосердный самарянин и сел рядом с ним на землю. Не дерзая разорвать оковы, он поднес ковш воды к запекшимся губам, обмыл раны на лице и на груди. Умиравший открыл глаза и метнулся всем телом, точно хотел сбросить руку, коснувшуюся его ран.

Отец Антоний для проповеди христианства выучился языку пруссаков, одинаково понятному всем литовцам. Склонившись над несчастным, он стал шептать слова Божественного утешения. При звуках родного языка умиравший еще раз поднял веки. Вздохнул, вслушиваясь в слова патера, и молвил хриплым, с трудом вырывавшимся из избитой груди голосом:

— Зачем стараешься продлить мне жизнь? — шептал он. — Пусть скорей умру… если ты, правда, милосерд, то добей… Воткни кол в сердце, не заставляй страдать…

— Может быть, мне удастся сохранить тебе жизнь… Если не земную, то вечную… Помолися Господу Единому, — молвил патер. — Постигшая тебя беда обратится в вечное блаженство, если примешь веру Христову.

Рот литвина исказился; он с трудом отвернул лицо от патера и замолчал. Отец Антоний влил ему немного вина, которое носил с собой, и угасавшая жизнь вновь затеплилась. Служитель алтаря стал говорить о христианском Боге, о Его Сыне, о Царствии Небесном, которого достаточно только возжелать, чтобы обрести.

Пленник долго молчал. Но наконец сострадание, звучавшее в словах каплана, развязало язык умиравшего, и он прохрипел:

— Не надо мне вашего неба… я не найду на нем своих; никого