Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

Ничего не сказав Крестену, не известив сестру и Фру, она отправилась в советское посольство и подала прошение, изложив письменно всю свою невеселую историю. Ее письмо попало к Хрущеву, который к тому времени уже пришел к власти. Как ни странно, он вспомнил Сталинград, вспомнил девушку, служившую переводчицей у генерала Родимцева, но больше всего, как полагала Лиза, вспомнил Катю Белозерцеву, о которой Лиза упоминала в письме, — к ней он относился с теплотой. Хрущев дал разрешение и приказал в КГБ закрыть дело против Голицыной.

Вот и пришло время вернуться домой. Лиза вполне отдавала себе отчет, что вернуться ей придется одной. Наташа с головой окунулась в новую, очень близкую ей французскую жизнь, и о возвращении в Петербург даже не желала слышать. Она закончила Сорбонну, получила степень и погрузилась в интересную, научную работу. Фру состарилась. Узнав, что Лиза едет в Питер, она плакала и хотела поехать «со своей девочкой». Но Лиза настояла на том, чтобы она осталась, — не по годам такие путешествия, пусть живет спокойно.

Прощание с Руди было тяжелым. Сначала, как казалось Лизе, он равнодушно относился к ее потугам вернуться в Союз. Наверное, рассчитывал на то, что ее не пустят. Когда же разрешение было получено и пришло время собирать чемоданы, она заметила, он словно постарел лет на десять, но ничем не выдал: своего чувства. Проводил на вокзал, даже не обнял на прощание. Только сказал, как в мае сорок пятого: «Помни, как прежде, Альстерштрассе, 38, хоть ты не любишь этот адрес, но вдруг пригодится». И ушел, ни разу не обернувшись, теперь, как она думала, наверняка, навсегда.

Она приехала в Ленинград, рано утром, как и в августе сорок пятого года. И так же, как тогда, прошла пешком по Невскому, до Аничкова моста. Спустя пятнадцать лет после войны, как в год Победы, прикоснулась ладонью к статуе Клодта. «Здравствуйте, кони! — прошептала Лиза, не сдерживая слез. — Теперь я вернулась к вам навсегда».

Ее квартира, кончено, была давно занята. Она остановилась в гостинице «Маяк» на Фонтанке. Почти всю ночь, свою первую ночь в Ленинграде после долгого отсутствия, она простояла без сна у окна, глядя на, казалось бы, колышущийся над водой в бликах белой ночи город, который никогда уже не надеялась увидеть. Утром в дверь ее номера постучали. Удивленная, Лиза открыла дверь и… обомлела. На пороге стоял Орлов.

Он поседел, погрузнел, дослужился до генерал-майора. Он пострадал из-за побега Лизы: его арестовали, осудили на десять лет, но после XX съезда, развенчавшего культ личности, он вернулся, восстановился в армии, преподавал в академии в Москве. Но всякий раз, когда выпадало время, приезжал в Питер и долго стоял на Аничковом мосту, глядя на бывший дом князей Голициных. Он не забыл Лизу и не женился, словно знал, она вернется к нему.

И она вернулась. Она вышла за Орлова замуж — потому что ждал, любил, помнил, потому что много пережили вместе. И хотя сердце ее осталось с Руди, которого она не поняла, не смогла понять до конца, в нем нашлось тепло для давнего боевого друга. И она не жалела о своем решении. Орлов «пробил» им новую квартиру в Питере, недалеко от того места, где Лиза жила раньше, и она снова могла видеть в окно вяло текущую Фонтанку, коней на Аничковом мосту, красный фасад Белозерского дворца и тот самый дом, где сама родилась и выросла.

Сразу после возвращения Лиза отправилась в Москву, она надеялась разыскать Белозерцеву или что-то узнать о ней, если та жива. Но в квартире Кати на улице Горького давно уже жили другие люди.

Лизу встретила повзрослевшая, похорошевшая Вера Соболева. Она исполнила свою мечту, закончила университет в Минске, перевелась в Москву и работала теперь переводчицей в МИДе. Она рассказала Лизе, что, увы, Катерина Алексеевна Белозерцева умерла в октябре пятьдесят четвертого года. Врачи приговорили ее гораздо раньше, но организм Кати боролся со страшной болезнью, неожиданно наступила рецессия, и Катя все-таки дожила до того дня, когда не стало Сталина. Он когда-то покровительствовал Кате, но потом поступил с ней так же, как со многими, попользовал — и выбросил. И умер первым. Потом ушла Катя, вслед за ней — ее муж генерал-лейтенант Алексей Петровский.

Генерал Петровский многое перенес в своей жизни: арест, обвинение в измене, расстрел и унизительное помилование, лагерь. Он стоял насмерть со своими артиллеристами под Москвой у Волоколамска, под Сталинградом и на Курской дуге. Со своим другом Константином Рокоссовским дошел до Берлина, брал Киев, Минск, Варшаву. Он был несколько раз тяжело ранен, но все выдержал и возвратился в строй. Он не выдержал смерти жены. Страшная, мучительная кончина Кати, когда он был с ней один и она кричала, умирая, на его руках, а новосибирские власти запретили медикам даже приезжать к ней, боясь гнева официальной Москвы. Это добило Петровского: два инфаркта, последовавших после смерти Кати, свели его в могилу.

Берия боролся в Москве за власть. Что бы ни говорили о нем после того, как он был расстрелян, к Белозерцевой он относился сердечно, возможно, даже в прямом смысле, не в пример многим иным своим увлечениям. Он защитил ее от гнева «хозяина», и она не была арестована в сорок четвертом, когда Савельев написал первый донос. Благодаря Берии Катя жила в Новосибирске, хотя и под надзором, но относительно спокойно. Благодаря ему она умерла не в тюрьме, а, по крайней мере, дома. Когда весть о смерти Кати достигла ушей всесильного министра госбезопасности, говорят, он плакал. Берия прислал на похороны свою жену Нину, с которой Катя дружила. Вместе с Петровским, вдвоем они проводили Катю в последний путь. Больше там никого не было. На похороны Петровского, вопреки запретам, съехались его однополчане, в том числе и легендарный маршал Рокоссовский, схлопотавший по такому поводу очень неприятный выговор.

Кати не стало, и теперь Лиза прекрасно понимала, просьба Белозерцевой отыскать досье Готтберга — для нее не просто поручение — завещание. Она выполнила его, и должна идти до конца, чтобы добиться справедливости, чего бы это ни стоило. Вместе с Орловым и Верой Лиза приехала в Новосибирск и пришла на могилу обоих супругов. Теперь уж не жена, вдова бывшего министра госбезопасности Нина Берия поставила на могиле памятник. На граните Катя Опалева, княгиня Белозерская, была изображена не в военной форме, как следовало бы, а в белом платье с кружевным воротником и распущенными волосами. Такой помнила ее Нина, такой она хотела, чтобы помнили ее все. «Вот и свиделись, Катерина Алексеевна, — Лиза положила на могильную плиту охапку полевых цветов, — сколько лет прошло. Я выполнила ваше поручение. Я нашла досье Готтберга. И теперь истина наконец-то откроется», — пообещала она.

Она очень рассчитывала, что в память о Кате Хрущев даст ход делу Савельева, и тот, ознакомившись с документами лично, склонен был поступить подобным образом. Но случилось непредвиденное. Хрущев был смещен со своего поста и отправлен в изгнание. «Правда» Савельева снова одержала верх. И теперь надолго.

«Альстерштрассе, 38, Гамбург» — Лизе снова пришлось вспомнить адрес, который она желала бы забыть навсегда. Она вспомнила его, когда тайно передавала досье Готтберга атташе посольства ФРГ, буквально рискуя жизнью. Она боялась, что бесценный документ у нее просто отберут и тогда все будет потеряно навеки. «Передайте господину Крестену, Альстерштрассе, 38, Гамбург, — просила она немецкого дипломата. — Он знает, что этим делать». Она очень надеялась, что Руди поймет ее и прибережет документы.