Пирамиды роста - Мария Ивановна Арбатова

Третьяк чаще ставит на майки автографы, так он полстраны прокормит.

Справа послышался скандал.

– Мы имели честь обсуждать совсем иную цифру! – громоподобно объявил Трубецкой, и присутствующие обернулись.

– Договаривались на приличный конферанс! Без мата! – зашипел аукционист.

– Молодой человек, – поманил Трубецкой тележурналиста. – Хочу дать интервью о том, как обслуживающий персонал аукционов выставляет липовые лоты и кладёт в карман деньги, причитающиеся артистам!

Журналист заметался, поскольку явно был приглашён аукционистом:

– Это ваши внутренние разборки.

– Народного артиста обирают при его народе! – вскричал Трубецкой. – Ужасный век! Ужасные сердца!

Всё это тоже происходило перед партером. Сбоку подошёл бычара, за которым три его телохранителя бережно несли упакованные «цветочки для мамани».

– Братан, в натуре, это ж – Трубецкой, – мягко сказал он аукционисту. – Ты сиську сосал, когда мы все хотели быть на него похожи. Братан, тебе череп не жмёт?

– Что вы себе позволяете? – выкрикнул аукционист, дав петуха.

– Сделай по красоте, братан! – угрожающе добавил бычара и подошёл к аукционисту вплотную. – Не порти людя́м праздник!

Стало ясно, что диалог близок к членовредительству. В дверях нарисовались два охранника аукциона и мгновенно достали пистолеты, в ответ на что три охранника бычары синхронно поставили упакованные «цветочки для мамани» и вынули свои стволы.

– В конец зала и на пол! – заорала Вика и потащила растерявшуюся Валю.

Но тут журналист подскочил к аукционисту и что-то горячо зашептал в ухо. Аукционист поднял на бычару испуганные глаза, соображая, кто перед ним, и голосом, которым вёл аукцион, объявил:

– Извините. Меня неверно поняли. Вот все деньги.

И торопливо рассчитался с артистом долларами.

Охранники с обеих сторон убрали оружие теми же поставленными жестами, что выхватили.

– Благодарю вас, господин Робин Гуд! – поклонился Трубецкой бычаре. – У этой молодёжи никаких понятий о приличных манерах.

– Я ж и говорю, не по понятиям, – кивнул бычара.

– Но я хотел сказать… – попробовал восстановить статус аукционист.

– Извольте соблюдать субординацию, а похлопывания по плечу оставьте при себе! – громко перебил его Трубецкой и обернулся к бычаре. – Буду счастлив угостить вас рюмочкой коньячку в честь знакомства и для бархату в голосе.

– У меня на фазенде и рюмочка, и закусочка покупки обмыть! Начнём чисто с сауны и бассейна в подвале, закончим в солярии на крыше, – перехватил инициативу бычара. – Вмиг домчу до Рублёвки, маманю порадую!

– Готов! Вместе с другом Похмеловым! – кивнул Трубецкой. – Валюш, с нами едете?

– Нет, – отшатнулась Валя.

В отличие от Вики до неё только теперь дошло, что здесь уже могло лежать несколько трупов.

– Что ж вы так топорщитесь? Ничего зазорного в том, чтобы погостить у мецената, потратившего столько денег в фонд Лексей Лексеича, – укорил артист.

– Я просто… у меня встреча, – запуталась Валя.

– Ну, как вчера из деревни! Зовут – или езжай, или ври, типа Наина Ельцина ждёт и пирог для тебя сама спекла, – отчитала её Вика, когда вышли. – Это ж крутейший авторитет, полезное знакомство.

– Тёма меня уже возил на бандитскую дачу. И артистов там было достаточно, – напомнила Валя. – Еле ноги унесла.

– Тогда ты была просто чувиха, а теперь – Валентина Лебедева!

– Ведущий аукциона какой мерзкий!

– Из-за этой швали, на пьяную голову деланной, мы с тобой могли уже лежать случайными жмурками…

Вечером Валя заметила, что кукла, подаренная Горяевым, как-то иначе сидит на полке, а её длинный белый передник расшит крохотными птичками.

– Ма, ну зачем? – упрекнула она. – Это же национальный карельский костюм.

– Так лучше ж стало, – недоумевая, объяснила мать. – Что у ней фартук совсем бедный? Ниток пожалели?

– Хоть бы спросила! Это моя вещь, это мне подарили, – возмутилась Валя.

– Дай бабульке волю, она туалетную бумагу цветами вышьет, – сняла конфликт Вика.

На следующий день Валя отменила приём, Вика институт, а мать умчалась на рынок. Вика надела фартук и объявила:

– Теперь мы крутые, так что фильтруем базар для новой жизни! Смотри, сколько хлама! Перво-наперво посуду, а бабке скажем, сиротам в приют сдали.

– Посуда вся хорошая, – возразила Валя.

– Вот даже фразочки бабкины! А ты, между прочим, звезда! На стриптизы с аукционами ходишь! Может, как бабка, начнёшь носки штопать?

Мать штопала их потихоньку, натянув на облезлый деревянный грибок. Иголка вилась над дырками, как изящное насекомое, нитки мать подбирала так, что штопка была не видна. Валя скандалила, требовала выбросить дырявые носки, купить новые, и тогда мать шла на хитрость, приносила штопать вещи опекаемых стариков из соседнего дома. И под шумок штопала свои.

Валя и без того стала замечать, что с почти материной интонацией произносит почти что материны фразы, от нудности и беспросвета которых в молодости взвивалась под потолок. А усталые от каблуков ноги, опухая, становятся похожими на ноги матери, простоявшей всю жизнь за ткацким станком. Кровь не водица, усмехалась она про себя.

– Нам столько не съюзать, а пиплам жрать не на чем. Шведский сервиз крутой, типа для гостей. Кроме него нужно только то, что в деле, – тараторила Вика, вынимая с кухонных полок посуду.

Но посуда и кухонная утварь ложились слоями, как кольца на стволе дерева, и отрывать их от себя можно было только вместе с кожей. Вот мельхиоровая ложечка с узором из колосков на ручке, Валя забрала её из дому, отправляясь в медучилище. Взяла в руки, защемило сердце.

Дальше Сонина посуда, импортные соусники её родителей, разномастные тарелки, голубые эмалированные кастрюли с цветочками, ручная мясорубка, в которой Сонина мама крутила мясо для котлет, потрескавшиеся парадные чашки с золотой каймой, фарфоровые болгарские бочонки для круп.

За ними мисочки и салатницы с домиками, грибочками и бабочками, в которых Вася-авангардист таскал еду из детсада, и повариха Катя списывала их как битую малышнёй посуду. А вселившись сюда, Валя купила немного дешёвых размалёванных тарелок и чашек, из тех, что распродавали на рынках люди, получающие ими зарплату.

– Теперь аптека. Всё просрочено! – Вика выдвинула ящички с лекарствами.

И то, что профессорша выписывала ей, чтоб поддерживать организм, посаженный наркотой. И материны таблетки, которые она купила по совету соседок. И ампулы для Шарика, когда болел энтеритом. Всё это Вика вывалила в мусорное ведро.

– Центнер скачал в интернете мемуары Вертинского, там полный атас. Типа с 1913 года модный пипл сидел на коксе! На сцену не выходили, не нюхнув, а чувихи таскали его в пудреницах! – сказала Вика.

– Вертинского? Отца Анастасии и Марианны? – удивилась Валя.

– Ну, который выл песняки. – Вика была поколением, не видевшим фильмов с Анастасией и Марианной. – В аптеках продавали в баночках по грамму! Прикинь, систер Вертинского отбросила коньки с передоза.

– Невозможно поверить.

– А потом кокс стал по рецепту, – сообщила Вика и занялась ревизией одежды и обуви.

Снова