Запоздалая оттепель - Эльмира Нетесова

Вожак, жмуря глаза, отошел в сторону и лег спать. Ночью он проснулся, услышав доносившуюся издалека волчью песню. Подняли головы и волки. А песня уже разбудила стаю. И вскоре меж собой перегрызлись: кому идти? Белолобый рыкнул. Но собратья не угомонились. Огрызнулись: в кормежке, охоте ты нам указчик, а когда зов — не суйся; в этих делах нет вожаков.

Двое ушли. Утром, когда рассвело, одного нашли разорванным, а другой ушел с волчицей в чужую стаю.

С этой ночи беспокойно стали вести себя волки. Напряженно вслушиваясь в раздававшиеся в тундре звуки, они интуитивно понимали, как опасно охотиться в период звериной любви. Сильные, способные к любви, к продолжению рода, олени сбились в табуны. К ним трудно подступиться. Осенью им никакая волчья стая не страшна. Лишь старые, не принятые олени-одиночки мыкают горе в тундре, становясь волчьей добычей.

Резвятся у реки медведи, в пары сбиваются. Выбирают матух себе. За осень рыбой отъелись, жиром запаслись загодя, а теперь о зиме вспомнили. В берлогах медведи-соперники то и дело друг другу бока рвут, одну медведицу трое оспаривают: зубами, когтями, всей своей силой. К ним в любую пору опасно подходить близко, а по осени и вовсе желательно на глаза не попадаться. Знали волки, что отверженный матухой, побежденный соперниками медведь, встретившись со стаей, может много бед натворить.

В это время голод — плохой помощник. Голодный желудок по незнанию может в беду втянуть. Но помнил белолобый и другое, что именно осень — пора отбора. Напал на след одинокого оленя — нагоняй смело. Табун не принял? Значит, больной или старый совсем; долго отбиваться и убегать не сможет.

Вскоре в тундре выпал снег, и волки поняли, какое благо принесла им зима. Каждый след на виду. И запах хорошо держится: дожди его не смывают. По зиме любое дыхание во много раз слышнее. И звуки дальше разносятся — каждый шаг добычи далеко слышен А в сугробах — не в болотине: бегай сколько влезет. Зима — не осень… Кровь бежит быстрее даже у птах.

Все чаще по ночам раздавался зов волков. Вот уже трое привели в стаю волчиц. Своих подруг. Пусть и не хватало у одной зубов в пасти, а другая охромела от старости, третьей, вероятно, за непослушание, оборвали оба уха в прежней стае — зато их никто не оспаривал. Не увели они волков, сами за ними послушно пошли после ночи знакомства и безропотно признали над собой власть белолобого. Тот понимал, никто из этих волков теперь не захочет уйти из стаи. Вдвоем с волчицей труднее прокормиться в тундре. Вскоре и другие волки нашли себе волчиц. Лишь белолобый никак не решался пойти на зов. Хотя знал, волчицы, зовущие в эту пору, уже совсем непривередливы. Не до выбора им… Волки стаи, повзрослев, начали чаще огрызаться на белолобого. Но ослабленные подругами, они по-прежнему покорялись силе.

Вожак видел, как изменился волчий норов после прихода волчиц. И сам стал свирепее. Только так можно было сдержать злобу стаи. Он водил ее за собой по всей тундре. Однажды забрели волки слишком далеко от привычных мест. Хотя тундра была здесь такою же, как и везде, но запахи… Слишком много было незнакомых. Зато и следов других стай не приметили. Это настораживало. И только было решила стая уйти отсюда подобру-поздорову, как из-за сугробов послышался голос. Зов…

Все волки стаи имели волчиц. Одиноким оставался лишь вожак. Стая равнодушно отвернулась. Белолобый, сделав несколько шагов, остановился. Присел. Зов повторился. Грустный голос летел над сугробами, пронизывал лунный свет снежинок запоздалой жалобой. Он звал, торопил. Напоминал, что зимы проходят быстро, а морозы не страшны, когда звери живут парами. Белолобый обогнул сугроб, выждал немного и пустился на зов бегом.

На небольшой заснеженной поляне, со всех сторон окруженной сугробами, сидела волчица. Шерсть ее в свете луны казалась совсем белой, искристой и такой легкой, что в нее хотелось зарыться мордой, забыть сразу все беды и обиды. Белолобому понравилась эта молодая волчица. Ему показалось, что она вовсе не звала, а просто пела. Робость одолела вожака. Он вертелся на одном месте, пока волчица сама не приметила его. Она глянула удивленно, слегка приподнялась. Потом припала на передние лапы, изогнув спину, будто приманивая вожака. Но тот не торопился. Волчица была слишком хороша. Но почему она до сих пор одна? Ведь вон каких старух выбрали себе его собратья по стае! А такую разве можно не заметить! Волчица выжидала, удивленно смотря на белолобого. Вожак вскочил. Шерсть на загривке встала дыбом. Белолобый увидел матерого волка, огибавшего сугроб. Он шел напрямик к волчице, которую белолобый так хотел считать своей. Матерый не глядел на вожака. Слишком торопился. Видно, многих волчиц видывал, а ни с одной не ужился. Прогнала его стая за шелапутство. Вот и остался один. А в тундре одному легко ли? Захотел исправить оплошку! Ну нет! Можно частью добычи поступиться, можно кровное логово оставить, да и то не без борьбы. Но только не волчицу… И белолобый не уступит ее без драки. Хотя соперник много крупнее. Старше и опытней. Видно, немало дней провел в тундре без стаи. Вон какой голодный, даже бока запали. Стайный волк так не отощает! Белолобый в несколько прыжков оказался перед врагом. Тот присел. Втянул запах вожака. В глазах зеленые искры зажглись. Ощерив клыки, с глухим рычанием кинулся на белолобого. Тот поднырнул, успев полоснуть по брюху. Соперник упал, попытался вскочить, но в это время к ним подоспела волчица. Матерый втянул в себя ее запах. Зло зарычав, он стал быстро отползать в сторону, воя на собственную опрометчивость, на то, что сразу не отличил, не распознал голоса полукровки.

Белолобый этого не понял, даже когда глянул на ее уши. Они не стояли на голове двумя скорлупками. Кончики опали, будто обмороженные. От морды, шеи, боков пахло совсем не по-волчьи, а так же, как от самого белолобого. Вожак задрожал от радости. А волчица стояла, не шевелясь. Может, и этот, как уже многие другие, обнюхает ее всю, а потом рыкнет злом в самую пасть и уйдет в снега? Хорошо, если так, а ведь случалось и хуже. Бывало, повалив ее в снег, норовили порвать глотку. Едва удавалось вырваться. Потом подолгу не осмеливалась подать голос в тундре. Но снова ничего не могла с собой поделать. И, едва заживали раны от волчьих зубов, вновь звала… Она давно потеряла всякую надежду. Не понимала, за что ее отвергают и ненавидят волки. Белолобый в это время лизнул ее бок. Волчица вздрогнула и завиляла хвостом. Белолобый даже присел от неожиданности. Всякое видывал. Но почему у этой необычной волчицы вертится хвост? Вожак даже понюхал его для верности, а тот продолжал крутиться, как снег в пургу. Волк ткнул в него носом. Хвост замер. Белолобый успокоился. Обойдя волчицу кругом, обнюхав, он лизнул ее в морду, признав своею подругой, и, подтолкнув в бок, позвал в снега. Они мчались рядом.

К утру белолобый перестал замечать крутящийся хвост у своей подруги. Ну и что, если у волков он не вертится! Лучше такое, чем выщербленные зубы у волчиц его стаи.

На рассвете белолобый поймал зайца, выскочившего из сугроба, и, отдав добычу подруге, отвернулся. Ждал, когда она поест. Та не медлила. Впервые ее кормят! Раньше самой нужно было заботиться. А теперь у нее есть кормилец и заступник.

Вожак не хотел, чтобы его подруга пришла в стаю голодной. Пусть появится сытой. Пусть не начнет драки за кусок добычи.