Поездом к океану - Марина Светлая

Фотография была в бумажном конверте. Довольно большом, сразу заставившем ее понять, что к чему. Юбер придвинул его к ней по столу и проговорил:

- Мне кажется, это лучший снимок.

Когда она брала его в руки, пальцы ее натурально подрагивали, а поясницу покрывала испарина, хотя, вроде бы, было совсем не жарко. Аньес кое-как вытряхнула фото и замерла на месте, внимательно глядя на него. Скорее всего, восстановленное из того, старого… скорее всего, вот этим А.-Р. и восстановленное, потому что негативов, наверное, не осталось, все пропало. Все.

Но прямо сейчас на нее глядел с причала в Дуарнене мужчина в плаще и шляпе, которого она сняла тогда почти случайно. Глядел и улыбался, задорно и немного по-мальчишески. Незабываемо улыбался.

Аньес коснулась пальцами его лица. Глянцевого, совсем новенького. Провела вниз по фигуре, очерчивая линию широких плеч. Потом вскинула взгляд на сына, который, замерев, очень напряженно, сосредоточенно, точно боясь ошибиться, изучал весь ее вид. И наконец, выдохнула:

- Скажи еще, пожалуйста, Анри, уже ведь больше никак не добраться до Требула на Ap Youter, верно?

- Нет. Эту ветку давно закрыли. Еще при вас. А сообщение с Кемпером года четыре назад.

- Вот как… Значит, больше уже и не поедешь поездом к океану.

- Океанов много, мадам Гийо, - усмехнулся он. – Спасибо за обед и за разговор.

- И тебе тоже спасибо, что разыскал меня.

Он лишь пожал плечами в ответ. Она приподнялась, чтобы подать ему руку для пожатия на прощанье. А он молча и точно так же, как при встрече у гостиницы, поцеловал ее ладонь. И в этом жесте, прямо сейчас, с абсолютной уверенностью она узнавала наконец своего Лионца.

Дуарнене, Франция, весна 1951 года

* * *

Чернота за окном была рассечена светом фар, но один черт, Юбер ничего не видел и не особенно присматривался. Шофер попутной машины, что согласился его подбросить из Ренна, что-то плел о приезжих, которым здесь в марте делать нечего, и о том, что люди уходят искать лучшей доли в большие города, где коммунистов всяко поменьше, чем их «красном городе»[1]. Или, может быть, так только кажется, потому что поди разбери, кто там в Бресте, например, почитывает Маркса или ходит на партийные собрания. Народу много, а тут каждую овцу знаешь и в лицо, и с кем она пьет в какой пивнушке.

«Того и гляди, одни старики останутся, да и те скоро вымрут!» - заключил он наконец в некоторой досаде, сворачивая на очередном повороте. В основном, дорога была средней паршивости, то и дело подбрасывало на ухабинах. А этот резкий поворот тряхнул их немного в сторону. Пройдет еще каких-то полтора десятка лет, и на этом самом месте из Анри Юбера выйдет последний воздух, что еще будет в его больных легких. Но сейчас он о том не знает. Не знает и водитель, продолжающий болтать, раздражая подполковника почти до колик под ребрами.

Единственное, чего Анри сейчас хотелось – это отоспаться после нескольких суток сплошного пути, который, кажется, для него никогда не заканчивается. Но до дома еще поди доберись.

- Вам что же? Не нравятся красные? – усмехнулся Юбер, стараясь не глядеть на человека за рулем, но больше и глядеть-то было не на что – в боковом окне чернота, а в переднем – мелкая морось в свете фар.

- Да я сыт ими по горло! У меня младший, вообразите, восемнадцать лет, а туда же! Участвовал в забастовке. И без того консервный завод еле работает, еще и они шатают.

- Вы, вроде как, должны сочувствовать трудовому народу, а не капиталистам.

- А я и сочувствую! На нас наживаются все, кто хотят. Но порядок есть порядок. Не верю я в добряков, чтоб все только отдавали. Старший сын в Алжире, в армии, там неспокойно. А этот здесь занимается какой-то чепухой. О ком я должен больше переживать, а?

- Вы, стало быть, согласны, что их выгнали из правительства?

- И даже согласен, чтоб их больше туда и не пускали, если они одобряют гибель наших детей.

На это Юбер ничего не ответил, а водитель расходился еще больше. Его сердило буквально все. Оказалось, он приехал сюда в молодости из Безансона и терпеть не мог ни левых, ни правых, не переносил тех, кто расшатывает порядки, заведенные много лет, и в особенности – бретонский эмсав[2], по его искреннему мнению подрывающий французское единство.

«Я бы их всех запретил, всех!» - возмущался он, едва ли до конца сознавая, чему в действительности подобны его убеждения. Раскрывать ему глаза Юбер поленился и снова уставился в окно. Моросью залепляло стекло куда быстрее, чем с нею справлялась щетка. И если представить себе, что этак он и правда едет в то место, которое зовется домом, то можно и потерпеть. Даже навязчиво зудящий возле уха голос вечно всем недовольного шофера.

В конце концов, впервые за последний год с лишним ему выпала целая неделя отпуска, и ее он намеревался провести там, где хочет сам, а не там, где диктуют условия работы.

Требул подходил. Требул вообще всегда был хорошей идеей, что, как ни странно, совсем не зависело от воспоминаний, связанных с ним, кои должны бы отталкивать его от этого места. Не отталкивали. Скорее напротив – притягивали как магнитом.

Сюда он мотался хоть на ночевку в те редкие дни, когда удавалось выделить пару часов, чтобы поужинать с семьей по пути из Бреста. Когда едешь из Тулона или из Шербура такой радости себе не доставить. И он очень хотел думать о Тур-тане, как о чем-то своем собственном. Иногда у него даже выходило. Он привыкал.

- А вот и Требул, - проговорил водитель, кивнув головой на огоньки, и даже этот жест вышел у него ужасно брюзжащим, - дальше-то куда?

- К старому маяку.

- На ферму, что ли?

- Там, кажется, ничего другого поблизости нет, - улыбнулся Анри и прикрыл веки, сделав вид, что совсем не воспринимает слов старого ворчуна. Усталость и впрямь брала свое. Кажется, уже бы и заснул под покачивание и рев двигателя, если бы не предвкушение конца пути. В следующий раз он раскрыл глаза, когда машина остановилась, довольно резко дернувшись и заставив его подпрыгнуть на сидении.

Часы демонстрировали почти десять вечера, а в одном из окон горел свет. И значит Беллары еще не спят и накормят его хорошим ужином. Есть тоже хотелось просто ужасно. Его дорога в этот раз вышла бесконечной. Еще позавчера он прибыл в Тулон после нескольких недель в море, оттуда рванул в Марсель, чтобы в военный порт переправить грузы с провиантом. А после была дорога в Париж – держать отчет в министерстве. И наконец получить, помимо слов благодарности, еще и целую неделю свободы, к которой он даже не с особенно тремился. Напротив, его вполне устраивала работа на износ, как в последнее время с приходом де Латра в Индокитай.

Словом, из министерства подполковник Юбер рванул прямо на аэродром, откуда его и доставили на авиабазу 271 Ренн Сен-Жак – благо, знакомые ребята подобрали. В чемодане – минимальное количество вещей, с которыми он исколесил весь мир от Европы через Африку и до Азии. А на нем все та же военная форма, и правда сделавшаяся второй кожей. Сейчас и тренчкот, и мундир, измятые и пыльные, нуждались в том, чтобы их привели в порядок, собственно, как нуждался в том же и сам Юбер, которые сутки едва державшийся на ногах.