Завидное чувство Веры Стениной - Анна Матвеева

Юлькин автопортрет начал болтать сразу же, лишь только они остались с Верой наедине:

— Видишь, что мы с тобой похожи? Да не в жизни, бог с тобой, а на портрете. Понимаешь, Верка, я нарисовала нечто среднее между нами — если бы у нас был ребёнок, господи, какую чушь я горожу, он выглядел бы как эта девушка, правда?

Вера смогла бы догадаться и без подсказок — действительно, девушка на портрете была так же красива, как Копипаста, но взгляд у неё был мрачный, веро-стенинский. Она позировала, сидя за пустым мольбертом и просунув голову сквозь рамку, так что всё это напоминало комнатную казнь — пустой мольберт всегда похож на гильотину. Но это ничего не значило бы, не будь портрет написан столь совершенно, ясно, мастерски. В нем соединилось всё: любимая Юлькина геометрия, неожиданно смелая палитра, чётко выстроенная композиция… Не «trait pour trait» в первоначальном смысле слова — «черта в черту», а что-то совсем другое, свежее…

— Назови хотя бы одну известную художницу, — вдруг вспомнились Герины слова, и внутри поднялась, как рвота, мощнейшая волна зависти. Мышь бесновалась точно фурия, да это была уже никакая и не мышь — а настоящий демон, достигший, наконец, своих истинных размеров. Он запросто мог опрокинуть Веру и размазать её по полу, но вместо этого шептал горячо и влажно:

— Зачем ты живёшь, Стенина? Зачем всё это нужно, если Юлька получает то, о чём мечтала ты? Красота, любовь, умный ребёнок, счастье, деньги, брак, а теперь ещё и талант… Ты правда хочешь знать, что будет дальше?

Лицо Веры было мокрым от зловонных капель, падавших из пасти демона, — он дышал ей в лицо, крепко схватив за плечи когтистыми лапами. Глаза зелёные, как светофорные сигналы. Вера не могла вырваться из этих объятий и кричать не могла — потому что горло сдавило как обручем. Единственное, на что её хватило, — бросить подаренный холст за шкаф.

— Ай! — взвизгнула Юлька-с-портрета. — Зачем ты это сделала?

Происходящее напоминало какой-нибудь из Лариных комиксов, где персонажи общаются друг с другом при помощи криков и тумаков. Вера переводила дыхание, глядя в окно — в доме напротив люди праздновали Новый год. Демон уменьшился до размера летучей мыши, но горло по-прежнему крепко сжимал стальной обруч.

— Ты никогда не скажешь ей, что она отличный художник, — ворчливо заявила мышь, но Вера просипела в ответ неожиданное обещание:

— Скажу.

А я всегда предпочитаю оставаться трезвой. Я должна быть трезвой. Гораздо более увлекательно быть трезвой, быть точной, сосредоточенной и трезвой.

Гертруда Стайн

Евгения была убеждена в том, что единственный способ победить хаос — это признать за ним право на существование и только потом пытаться упорядочить терпеливыми и последовательными действиями. Хаос тоже имеет свои законы — Евгения знала это, потому что выросла в царстве хаоса, а мама была его королевой. И сама же была своими подданными, любимым народом — миллионом разных Юль. Только приспособишься к одной системе, как её вдруг тут же отменяли — на смену шли новые правила, законы и порядки. Мама и сама менялась следом — раньше Евгения удивлялась, почему её не узнают на улице старые знакомые, а потом поняла: это была каждый раз совсем другая женщина. «То в виде девочки, то в образе старушки». То она курит двадцать сигарет в день, то записывается в тренажёрный зал. То кофточки вяжет — лицевая, накид, лицевая, — то пьёт на скамейке пиво с бомжами. Одному бомжу мама даже подарила свой старый мобильник — нашла на дне сумки. (Там много чего можно было найти — и, разбирая сумку, мама становилась похожа на шимпанзе: находила расчёску — причёсывалась, натыкалась на конфетку — съедала.) Восхищалась, какие у этого бомжа необыкновенно красивые глаза — фиалковые! Бывший архитектор, интереснейший человек, такая судьба — а через пять минут всё напрочь забыто и даже не рассказано до конца.

Мама — надменная красавица, не замечающая никого вокруг себя. Но если эта красавица вдруг увидит сумасшедшую старуху, которая, потерявшись, бредёт по улице — тут же остановится и будет подтягивать старухины панталоны, потому что они сползли до колен. А потом вызовет ей «Скорую» или даже приведёт домой ужинать. Евгения любила мать, но всегда ужасно её стеснялась. Вот, например, в трамвае кто-то матюгнулся — слегка, вполноги. Мама тут же, громко, на весь салон: «Молодые люди! Нельзя ли потише — здесь дети!» Дети — это они с Ларой едут в зоопарк, где у входа уже стоит с двумя шариками из фольги в руках тётя Вера Стенина. Вечная, как Эйфелева башня.

Тогда же, в трамвае, посрамив матерщинника, мама углядела у какой-то девушки ниточку в разрезе юбки — и по доброте душевной дернула её, порвав бедняжке наряд. Евгения вывалилась из вагона с такими красными щеками, какие у других детей бывают только на морозе. И вместо жёлтого медведя в клетке (на ней было написано — явно по ошибке — «белый медведь») маленькая Евгения долго видела перед собой расстроенную девушку в рваной юбке и маму, которая извинялась и совала ей деньги. Мама забыла об этом, когда они не дошли ещё даже до бурых мишек — она была рекордсменом в спорте по забыванию на время.

Мишки тёмные и плохо пахнут, шерсть у них как будто вымазана чем-то сладким и липким. Хочется верить, что мёдом. Лара обожает медведей, но совсем недавно узнала, что медведи, оказывается, не ходят на задних лапах, как на иллюстрациях к русским сказкам, и не носят синих штанишек с жилетками. Было большое горе.

Тётя Вера слушает маму, поджав губы — а они у неё от природы не тонкие, красивые, хотя и не такие красивые, как у мамы: «У вас чёткий лук Купидона», — лебезят косметологи. Вот и сейчас тётя Вера наверняка поджимает губы и, как считает взрослая Лара, деньги. У Лары множество претензий к родительнице.

Лара никогда не понимала, как ей повезло. В детстве Евгения поменялась бы с ней местами, не раздумывая.

…Вечером накануне вылета она ещё раз проверила вещи в чемодане — как шутил Джон, уже притуманившийся в воспоминаниях: «Всё забыли, ничего не взяли?» Борьба с хаосом шла по всем направлениям — упустишь мелочь, пожнёшь беспокойство.

Собрано всё идеально, решила Евгения. Профессионально! Мама с третьего класса отправляла её в детские лагеря, Ереваныч после девятого отослал учиться во Францию. Тётя Вера хотела пристроить с ней вместе Лару, но Лара не пожелала жить с незнакомыми людьми в чужой стране. Ну и что, подумаешь, Франция, это не моя мечта, а твоя. А моя мечта — что ты отстанешь от меня когда-нибудь со своей Францией. Сказала не поеду, и всё. И, нервно, к холодильнику — за утешением.

Евгению утешало всегда только одно — порядок. В нём скрывалась надежда на лучшее, в нём — да ещё разве что в материнстве, но это пока умозрительно — был смысл жизни.

А чемодан был собран идеально, потому что Евгения вникала во все тонкости. Балетки, без которых в Екатеринбурге не обойтись. Внутри каждой — носки и тюбики с кремами. Свитеры сложены так, что не будет ни одной складочки. Сыр для Ереваныча. Подарок маме — шёлковая пижама — хранится внутри кремовой керамической вазы, купленной в Шотландии в октябре. Ваза очень красивая, Евгения надеялась, что тёте Вере понравится.