Новая царица гарема - Георг Борн

– Ступай, объясни всем им, что это ложь, Хешам стоит выше подобного подозрения. Но им пришлось, кстати, под предлогом этого подозрения, взять его у меня и заставить поплатиться жизнью за свою верность. Не говори мне ничего об этом слуге, верность его, без всякого сомнения, достойна подражания. В моих глазах он стоит в тысячу раз выше иного визиря или паши, который под личиной верности и преданности ловко умеет набивать свои карманы. Хешам же умер бедняком, он даже не брал от меня жалованья. Он был мне верным слугой.

– Быть в мелочах бескорыстным не так трудно, – с многозначительной улыбкой заметил мушир. – Он не брал жалованья, зато, может быть, он иначе умел вознаграждать себя.

– Ты потому это думаешь, что так поступает большинство в нашем государстве, ты думаешь, что недуг этот так заразителен, что уже не найдется более ни одного слуги, который бы не воровал и не обманывал, не наживался бы выжимаемым при всяком удобном случае бакшишем[18]. Так знай же, что невинно пострадавший сегодня Хешам был образцом бескорыстия, он достоин удивления, я хочу воздать ему единственную награду, какую могу дать ему теперь после смерти, то есть добрую память и отзыв, что он был честным человеком. Одно это слово ставит его выше других.

Чиосси менялся в лице от едва сдерживаемой им злобы.

– Нет ли у вашего высочества еще поручения для меня? – спросил он дрожащим голосом, едва владея собой. – Выслушивать похвалы слуге вовсе не входит в мои обязанности.

– Но для многих они достойны сочувствия. Мушир, я приказываю тебе, чтобы на его надгробном камне была сделана надпись: «Он был честным человеком», это лучше всякого саркофага. Теперь ступай, я хочу спать. Прикажи новому камердинеру Мехмеду принести мне к ночи стакан шербету.

Чиосси поклонился.

– Приказания твои, светлейший принц, будут исполнены, – сказал он. – Желаю вашему высочеству продолжительного и спокойного сна.

И, злобно сверкнув глазами, он вышел из комнаты. Последние его слова имели двоякий смысл, злобным тоном, с каким-то особенным ударением пожелал он принцу продолжительного и спокойного сна… Но Мурад и не подумал о двояком смысле слов мушира, он едва ли даже слышал его слова, едва ли обратил на них внимание. Его одолевала усталость, он чувствовал сильный жар, и жажда мучила его.

Но вот в комнату вошел новый камердинер Мехмед с золотым подносом, на котором помещались хрустальный бокал с лимонадом и золотой холодильник со льдом. Он поставил поднос на низенький, круглый мраморный столик, стоявший возле постели, на которой спал принц. Вид прохладительного напитка был так заманчив для томимого жаждой Мурада, что он сейчас же с помощью золотой ложечки положил несколько кусков льда в лимонад, чтобы сделать его еще холоднее, освежительнее, и с жадностью стал пить вкусный напиток. Сделав несколько глотков, он остановился, казалось, он попробовал на языке поднесенное ему питье и нашел, что оно имеет какой-то особенный, посторонний вкус.

Тут только Мурад вспомнил о новой прислуге и о необходимой предосторожности, которой он только что пренебрег. Горькая улыбка пробежала по его довольно полному, круглому лицу при мысли, что он не может безопасно выпить ни глотка. Принц в эту минуту позавидовал нищему. Теперь только чувствовал он всю безвыходность своего положения, он не мог даже утолить жажды, не подвергаясь опасности вкусить смерть с лимонадом.

Новый камердинер уже ушел. Мурад посмотрел на шербет, еще раз попробовал его, вкус его был до того отвратителен, что принц с размаху отбросил от себя до половины налитый лимонадом бокал. Он попал в большое стенное зеркало, и оно со звоном разбилось. Прислуга слышала шум, но никто не рискнул войти в комнату. Между тем Мурада еще более томила жажда. Чтобы утолить ее, не подвергая себя опасности, он взял в рот несколько кусков льда, это освежило его, ему стало легче, тогда как после лимонада внутренний жар, казалось, еще увеличился. Проворно вскочив с постели, бросился он к окну, открыл его и жадно вдыхал пропитанный влагой ночной воздух. Немного погодя принцу стало вдруг дурно, он зашатался. Им овладело сильное головокружение. Тщетно пытался он добраться до стола, чтобы удержаться за него и позвонить. В изнеможении он упал на ковер.

Казалось, это было следствием питья. И в самом деле питье это имело такое сильное действие, что выпивший его никогда больше не просыпался. Теперь только желание мушира получило свой настоящий смысл. Конечно, продолжительный и спокойный сон наверняка предстоял тому, кто ложился спать после такого питья. Кто приготовил его? Кто поднес ему это угощение? Неужели недостаточно было одной человеческой жизни, уже уничтоженной? Если бы Мурад в эту ночь умер, народ еще долго не знал бы ничего о его смерти, даже ничего не слыхала бы о ней и прислуга. По-прежнему бы накрывали на стол, стряпали, делали доклады, ничто не выдавало бы смерть, пока тем, кто должен был знать об этом, не вздумалось бы официально известить о кончине принца прислугу и народ. Затем были бы справлены поминки, и никто бы не знал, от чего умер принц.

Через некоторое время Мурад стал шевелиться. Бледный, как мертвец, с закрытыми глазами, не придя еще окончательно в себя и не собравшись с силами, он попытался встать, чтобы позвать на помощь.

– Сюда! – закричал он слабым, беззвучным голосом. – Хешам! Я умираю! Позови доктора!

Это было ужасное зрелище. Он собрал последние силы, чтобы встать и позвонить, но когда он приполз к столу и хотел уже, опираясь на него, привстать с пола, стол упал, и Мурад снова упал на ковер. Была поздняя ночь, никто не являлся, беспомощный лежал принц в своем покое, Хешама не было, а новая прислуга пошла уже спать. Он попытался закричать еще раз. В своем полубесчувственном состоянии он и не помнил, что Хешама не было.

– Помогите! Сюда, Хешам! – кричал он. – Позови греческого врача! Я умираю! Шербет был…

Тут голос его оборвался, да и без того никто не слыхал его хриплых криков. В эту минут Мурад вполне походил на мертвеца, только руки его конвульсивно сжались в кулаки так крепко, что ни один человек не в силах был бы разжать их. Мускулы лица также подергивались конвульсиями. Но скоро он успокоился, совсем утих. Умер ли он или что-то могло еще спасти его? Он лежал точно в глубоком сне.

«Желаю вашему высочеству продолжительного и спокойного сна», – сказал мушир Чиосси. Принц Мурад действительно спал. Или вечным сном, или был только в обмороке – этого не знал еще никто.

Ужасный приговор, произнесенный Абдул-Азисом своему старшему сыну, не произвел особенного впечатления на Юсуфа. После ухода сераскира Гассан в сильном волнении подошел к принцу, и тот горячо пожал руку своему адъютанту.

– У меня теперь, Гассан, только одно желание, – сказал он с каким-то ледяным спокойствием, сильно удивившим Гассана. – Мне хотелось бы перед смертью еще раз увидеть Рецию.

– Ты не должен умереть, Юсуф, – страстно перебил его Гассан и, как сумасшедший, бросился из комнаты.