Размышления о богослужении - Георгий Петрович Чистяков

разговор, повернулась ко мне и спросила: «В гости приезжала?» Я ответила: «Да, в гости. К отцу Георгию». И услышала от нее такой рассказ. «Стою как-то в Косме в очереди на исповедь. Очередь длинная. Смотрю на людей и вижу их лица: серьезные, озабоченные, грустные, сосредоточенные. А у меня на душе такая радость, что неудобно даже, и рот до ушей, хоть завязочки пришей. Пытаюсь собрать улыбку в кулачок, но что-то плохо получается. Подхожу к отцу Георгию и говорю: “Ничего не могу сделать, отче, – радостно мне”. А он берет меня за плечи, трясет, как грушу, и говорит: “Радуйся! Радуйся!”» Потом она рассказала, как однажды в свой день рождения почувствовала, что ей хочется к отцу Георгию на могилку, и они туда поехали с другом, помолчать вместе. Вот так мы и общались всю дорогу, узнавая друг друга всё больше и больше и становясь всё ближе и ближе. А на перроне прощались уже, как родные.

Надгробие о. Георгия Чистякова на Пятницком кладбище

Когда я думаю о его удивительной способности связывать между собой различные культуры, религии, исторические события, свободно проходя сквозь время и пространство, соединять людей между собой и объединять их вокруг Христа, то вспоминаю слова из Евангелия: «Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе»[58].

Октябрь 2019 г.

Константин Семёнов

Неутешное горе… или светлая радость?

Двадцать второго июня 2007 года, в самый длинный день года, на 54-м году жизни умер Георгий Петрович Чистяков, священник, ученый, писатель, наш родной батюшка, друг, любимый человек…

О кончине отца Георгия мне, плача, сообщила Танечка Скалубович по мобильнику, застав в Ракитках у могилы моей Ленки.

Весть для меня не была неожиданностью, но там я всё же не сдержался…

Твердо зная, что с таким букетом недугов, который цвел в теле отца, не живут, я каждый день кафизменно просил Господа о чуде исцеления. Но Господь чудесами не частит, не то мы избалуемся, будем не молить, а требовать, ногами топать…

Помню отца Георгия еще диаконом, уже тогда он вызвал у меня интерес и симпатию, а когда его рукоположили, я стал исповедоваться у него. Через скорое время для меня нашлось некое занятие в РДКБ. В больнице мы с отцом Георгием перешли на «ты» – «ты, Костя», «ты, батюшка». Один раз мне случилось «выкнуть»; его круглые глаза стали еще круглее – что с тобой, Костя?! Откуда это «вы»? Если я скажу, что мы с отцом Георгием дружили, то каждый второй наш прихожанин скажет: «Эка невидаль! Я тоже!» – и это будет правда.

Господи! Как же я люблю этого человека. Тут и самая светлая нежность, и почти благоговение, и радостное удивление – бывают же такие!..

Он из семьи верующей московской интеллигенции – то, что я отношу к цвету нашего народа. Той славяно-тюрко-угрофинно-семито– и т. д. смеси, которая и есть русский народ. Батюшка как-то обмолвился, что на церковнославянском он заговорил в раннем детстве, одновременно с русским.

Два года я ходил на его лекции; это можно назвать катехизацией, хотя не помню, чтобы такое слово звучало. Меня оторопь брала от его необъятных познаний. Он младше меня на пятнадцать лет. Еще два-три года, и он бы мог быть моим сыном. А я смотрел на него, как мальчик Вася Бородин на дядю Степу.

У меня – восторженный озноб, когда ночью на Пасхальной службе, при чтении начала Евангелия от Иоанна, отец Георгий своим звенящим от внутреннего торжества голосом взял на себя латынь, древнегреческий, церковнославянский, итальянский и, кажется, французский…

Автор нескольких замечательных книг и несчетного количества статей, переводчик. И – ни малейшего намека на важность, напыщенную солидность. Напротив – некое озорное мальчишество, которое нет-нет, да проскальзывало в его улыбке, в каком-то словце, в походке. Но видели бы вы глаза отца Георгия, когда он разговаривал или исповедовал мам детей, пациентов больницы…

Еще помню, подошел к нему на исповедь, срочно надо было разгрести кучу жуткой дряни. А он весь какой-то – как больной. И глаза больные. «Батюшка, что с тобой?» – «Костя, утром встречался с главврачом. Он на меня кричал. Он на меня топал ногами как слон. Он говорил, что мы позорим больницу своими крохоборными подачками, как будто больница нищая. Это он о наших, ваших пожертвованиях. Ты понимаешь, он на меня топал ногами как слон! А мы на эти деньги купили уникальное оборудование». Про слона батюшка упомянул еще раза два. И у него были раненые круглые глаза. А я слушал его, моего родного человека – и у меня ярость в горле. Мне бы того главного врача детской республиканской! Уж я бы ему всё внятно втолковал на хорошем портовом или автозаводском языке, который я тогда еще помнил. А ведь отец Георгий просто не может на нем говорить, тем более – слышать, терпеть. «Батюшка, родной, да (послал бы ты этого…) ты успокойся. Ну что ты (из-за всякого ублюдка) волнуешься. Пожалей ты его (скотину трижды разэтакую), он несчастный человек. Береги себя». Отец успокоился немного. «Спасибо, Костя». Наклонил мне голову, вполголоса – слова принятия исповеди. А потом как-то с амвона сказал, что иногда к нему подходят на исповедь, а он сам как бы исповедуется. Видно, не со мной одним такое случалось…

Порою на проповедях отца «заносило», особенно если он затрагивал политику. Его горячность, его бурная итальянская жестикуляция, его срывающийся на крик голос в ком-нибудь другом были бы смешны. Но у отца Георгия всё настолько глубинно искренне, он настолько лично переживал всё происходившее в стране, что даже его неточные оценки и суждения не вызывали протеста…

Одна прихожанка, моя сверстница, как-то спросила: «Костя, помнишь, в наши студенческие годы все центральные газеты писали о вундеркинде, который в 14 лет поступил в МГУ?» – «Да, конечно, помню». – «Это был наш отец Георгий».

Я всё гадал, так какое все-таки у него образование – историческое или филологическое? Оказалось – филфак МГУ, историческое отделение…

Про него говорили, что он свеча, горящая с двух концов. «И посередине», – всегда добавлял я. Лекции в физтехе – факультатив по истории религии, регулярные выступления на радио «София», работа в Библиотеке иностранной литературы, постоянные публикации в «Русской мысли» и «Истине и Жизни», несколько книг, переводческая деятельность, служба в нашем храме. Этого хватило бы на долгую жизнь нескольких трудоголиков. О работе в РДКБ я уже упоминал. Когда мое поприще там закончилось, я