Петр Столыпин. Крестный путь реформатора - Виктор Воронин

Как видим, Владимир Богров по вполне понятным причинам пытается представить повешенного брата не запутавшимся агентом охранки, а героем-революционером. Поэтому ему вполне логично утверждать, что охранники были «обмануты». Но возникает закономерный вопрос — почему деятели ЧСК из огромного количества свидетелей допросили лишь крайне ангажированного брата убийцы, который заведомо не мог помочь установить истину в деле убийства Столыпина? Не был ли кто-то в ЧСК заинтересован в продвижении версии Владимира Богрова, которая полностью реабилитировала Курлова, Спиридовича, Кулябко и Веригина? По каким причинам — можно только догадываться. Во всяком случае, не следует сбрасывать со счетов то, что далеко не все агенты политической полиции были раскрыты после Февраля и у того же опытнейшего агентуриста Спиридовича вполне могли быть такие материалы на кого-либо из членов ЧСК, которые могли их заставить выполнять его указания.

Скажем несколько слов и о последующей судьбе киевской четверки. Из них наименее милостиво судьба отнеслась к Веригину. Он так и не был больше принят на государственную службу. В 1920 году бывший камер-юнкер, по одним сведениям, умер своей смертью, по другим — был расстрелян ВЧК.

Несравненно удачнее всё сложилось у Курлова (что доказывает — его странная роль в убийстве Столыпина не была негативом в глазах как ближайшего окружения императора, так и лично Николая II). После начала Первой мировой войны он был возвращен на службу и назначен генерал-губернатором Восточной Пруссии. Однако из-за отступления русских войск после разгрома 2-й армии Самсонова к своим обязанностям генерал приступить не успел. Следующие должности Курлова — помощник главного начальника Двинского военного округа (ведал контрразведкой и военной цензурой), а потом прибалтийский генерал-губернатор. В 1915 году был отчислен в резерв Петроградского военного округа. Осенью 1916 года Курлов возвратился на старую должность — стал и. о. товарища министра внутренних дел Протопопова и заведующим делами Департамента полиции. В декабре 1916 года (надо сказать, очень вовремя) вышел в отставку.

В первые дни Февральской революции Курлова арестовали, но уже в августе по болезни перевели под домашний арест, и в 1918 году он смог сбежать за границу, где участвовал в деятельности монархических организаций. Умер в 1923 году в Германии.

Спиридович оставался на должности начальника Охранной агентуры до 1916 года и стал генерал-майором, после чего был назначен на видную должность ялтинского градоначальника (руководившего почти всем южным побережьем Крыма и отвечавшего за безопасность царских и великокняжеских резиденций). Как и Курлов, недолго пробыл в заключении после Февраля, но сумел благополучно выйти на свободу, а потом уехать в эмиграцию (скончался в Нью-Йорке в 1952 году). Интересно, что получить разрешение на въезд из Франции в США после окончания Второй мировой войны бывший охранник сумел благодаря американскому историку Дону Левину (тесно связанному с ЦРУ), которому откровенно «подыграл», заявив о подлинности заведомой фальшивки — так называемого «письма Ерёмина», из которого следовало, что Сталин был агентом охранки.

Кулябко после увольнения со службы работал в Киеве представителем компании швейных машинок «Зингер». Благополучно пережил войну, две революции и умер своей смертью в 1920 году.

Но всё это было после. А в 1913 году неожиданная царская милость к виновникам убийства главы правительства вызвала в стране волну возмущения. Даже крайне осторожный и избегавший конфликтов преемник Столыпина — премьер-министр Коковцов — не удержался, чтобы не высказать императору своего недоумения: «Ваше Величество, Вы знаете, как возмущена была вся Россия убийством Столыпина и не только потому, что убит Ваш верный слуга, но еще более потому, что с такой же легкостью могло произойти гораздо большее несчастье. Всем было ясно до очевидности, что при той преступной небрежности, которая проявилась в этом деле, Богров имел возможность направить свой пистолет и на Вас и совершить свое злое дело с той же легкостью, с какой он убил Столыпина. Всё, что есть верного и преданного Вам в России, никогда не смирится с безнаказанностью виновников этого преступления, и всякий будет недоумевать, почему остаются без преследования те, кто не оберегал государя, когда каждый день привлекаются неизмеримо менее виноватые незаметные агенты правительственной власти, нарушившие свой служебный долг. Ваших великодушных побуждений никто не поймет, и всякий станет искать оправдания своего недоумения во влиянии окружающих Вас людей… Вы исключаете возможность пролить полный свет на это темное дело, что может дать только окончательное следствие, назначенное Сенатом. Бог знает, не раскрыло бы оно нечто большее, нежели преступную небрежность… Если бы Вы, Ваше Величество, не закрыли теперь этого дела, в Вашем распоряжении всегда оставалась бы возможность помиловать этих людей в случае осуждения их. Теперь же дело просто прекращается, и никто не знает и не узнает истины. Будь я на месте этих господ, и подскажи мне моя совесть, что я не виновен в смерти Столыпина и не несу тяжкого укора за то, что не уберег и моего государя, я просто умолял бы Вас предоставить дело своему ходу и ждал бы затем Вашей милости уже после суда, а не перед следствием».

В сказанном председателем Совета министров обращает на себя внимание то, что он явно пытался сыграть на чувствительной для императора теме его личной безопасности. Но цели своей не достиг. Видимо, начальник Охранной агентуры сумел убедить царя в том, что ему тогда в театре ничего не угрожало. И, видимо, доводы были чрезвычайно веские, раз Спиридович остался на занимаемой должности и нисколько не утратил влияния при дворе.

Второй важный момент, на котором пытался сыграть Коковцов для отмены царской резолюции, — акцентирование на том, что всегда остается возможность помилования уже после суда, который бы выяснил истину. Это лишало возможности Николая II сослаться на соображение гуманности, но также не подействовало. В данном случае самодержец проявил не слишком присущую ему твердость.

А о коковцовском «нечто большем» можно предполагать многое. По странному совпадению в том же 1926 году, когда Лятковский исчерпывающе осветил вопрос о своей встрече с Богровым, выходивший в Праге эмигрантский эсеровский журнал «Воля России» напечатал статью Лазарева. Как мы помним, Богров рассказывал охранникам, что именно через этого представителя ЦК ПСР он познакомился с «Николаем Яковлевичем». По свидетельству Лазарева, Богров пришел к нему в 1910 году и настойчиво просил санкцию ЦК ПСР на проведение террористического акта в отношении Столыпина (ранее они вообще не были знакомы!), на что получил категорический отказ.

Абсурдна сама по себе ситуация, когда анархо-коммунист идет за санкцией на убийство к эсерам. Что мешало ему стрелять как анархисту? Опытному революционеру Лазареву это было очевидно сразу, и он следующим образом обосновал Богрову свой отказ: «…с точки зрения партийной и политической целесообразности, единение в таком ответственном деле социалистов-революционеров с анархистами — недопустимо… Допустим, что акт совершился. Вы, анархист, арестованы… Если партия теперь санкционирует ваше выступление, она не сможет молчать тогда… Но во что тогда превратится партия?.. Для анархистов борьба с государством и правительством всеми средствами есть дело принципиальное. Для нас, социалистов, террористические акты могут быть допустимы только в исключительных случаях и только тогда, когда по совокупности обстоятельств каждый отдельный случай может найти себе достаточное оправдание в общественном мнении… наша партия уже переболела максимализмом. Как она может теперь сходить с ясно установленной позиции и сближаться с анархизмом? Если нужно устранить Столыпина с политической сцены, то партия это должна взять на себя сама, и акт совершить должны ее собственные члены, эсеры, а не анархисты».