Нелидова. Камер-Фрейлина императрицы - Нина Молева

— Вы помните об этом, Катерина Ивановна, — мне это очень приятно. Сегодня мне порой кажется, что тогда, в нашей поездке с императором, я была более счастлива, чем сейчас, и что долгожданный престол не сулит мне настоящего душевного покоя. Но мы отклонились от темы. Вы не назвали второго обстоятельства.

— Вторым стали занятия танцами и особенно сценическими представлениями. Даже детьми мы очень скоро поняли, что дело было не в общем воспитании пансионерок, а в постановке экзаменов, а дальше — и целых спектаклей, которым посвящал столько времени и душевных сил господин Бецкой.

— Он хотел таким образом как можно эффектнее представить покойной императрице своё детище. Или ...или императрица с самого начала думала о подобном дворянском театре?

— Мне трудно сказать, но верно и то, что первые же экзамены по танцам и живым сценам вызвали удовольствие покойной государыни. Она не уставала расхваливать монастырок перед своими многочисленными иностранными гостями, и это стало частью протокола — привозить их в Смольный.

— Однако с того времени, что я в Петербурге, я подобного увлечения уже не замечала. Экзамены демонстрировались почти исключительно научные, а малому двору на них и вовсе не было нужды бывать.

— Это объясняется очень просто, ваше императорское величество: занятия с нами, пансионерками первого приёма, заняли почти двенадцать лет. Это были годы настоящей муштры балетмейстерами, актёрами, постановщиками. В конце концов, многие из монастырок могли успешно соревноваться с профессиональными актёрами, больше того — с заезжими знаменитостями.

— И вы первая, Катерина Ивановна.

— Вы очень добры, ваше императорское величество. Многого добились и танцовщицы, и музыкантши, и сочинительницы стихов, наконец. Но дальше состоялся выпуск, и те, кто был моложе нас, никогда не привлекали такого внимания и усилий педагогов. Просто институтский театр перестал существовать. А готовить нам смену — значило превратить институт в театральную школу.

— Вот-вот! Как я рада, что вы сами подошли к тому выводу, который для меня напрашивается сам собой, Катерина Ивановна. Институт предполагает воспитание дворянских девиц, и превращение их в актёрок попросту неуместно и недостойно их звания. Вам так не кажется, Катерина Ивановна? Сама по себе идея превращения дворянки в актёрку мне представляется глубоко оскорбительной. Где, наконец, воспитанница института может применить умение, полученное после стольких часов занятий и муштры, подумайте сами. Вот вы, например? Разве наши спектакли при малом дворе, наши игры в шарады — когда приходила такая охота — оправдывали хоть в малейшей мере затраченные в детстве усилия?

— С вами невозможно не согласиться, ваше императорское величество, и всё же... всё же такие мысли приходят много позже. А во время занятий, представлений это становится составной частью детского счастья.

— Но согласитесь, когда ребёнок съедает слишком много сладостей, он не в состоянии отдавать себе отчёта в последствиях — расстройстве желудка, недомогании, которое — и взрослые это знают — неизбежно наступит. Значит, взрослым необходимо — для блага ребёнка — соблюдать иной порядок, блюсти правила.

— Вы полагаете, ваше величество, вообще отказаться от театральных представлений?

— Они неуместны для девиц благородного происхождения. Иное дело танцы, но и то не для выступлений перед публикой. Девица благородного происхождения не должна себя выставлять напоказ. Она прежде всего мать семейства, воспитательница своего потомства. Я до сих пор не могу примириться с моей утратой, что покойная императрица лишила меня возможности участвовать в воспитании моих старших сыновей.

— Но это не лишило вас, ваше императорское величество, ни сыновней почтительности, ни искренней их привязанности.

— Катерина Ивановна, в вашем голосе есть ноты сочувствия — я их явственно слышу. Но мы говорим сейчас о деле. Любовь к родителям предполагает прежде всего истинную сердечность. Только сердечность способна оправдать все те горести, которые приходится испытать родителям за время воспитания ребёнка. Понимаю, вам это незнакомо, но поверьте моему материнскому опыту: это лучшая и единственная награда. Но — я снова вынуждена перебить самою себя — любое обиженное судьбой дитя должно иметь свою, хоть маленькую сатисфакцию. Поэтому я пыталась добиться повышения приёмного возраста для монастырок, как звала воспитанниц вашего института покойная императрица, но это мне не удалось: император оказался совершенно непреклонен. Он убеждён, что чем раньше дитя попадёт в руки специальных воспитателей, тем лучших результатов удастся добиться. Его величество в принципе не согласен с методами воспитания, принятыми в России. В этом он полностью следует покойной императрице.

— Ваше величество, если мне позволено будет высказать моё мнение, покойная императрица руководствовалась, по-видимому, несколько иными принципами. Она хотела образовать новую породу людей, способных к собственным суждениям. Я сама слышала, и не раз, как государыня повторяла, что ранний приём детей в учебные заведения позволит их освободить от ферулы Домостроя и даст основание для независимых суждений.

— Мой бог! И это в противовес семейным традициям и укладу? Государство вольнодумцев и бунтовщиков! Нет, в моей империи ничего подобного не может быть. Дочери должны повторять опыт матерей, матери — бабушек. Именно так будет перестроено воспитание повсюду. Кстати, вы знаете что-нибудь о воспитательном доме?

— Воспитательном доме, ваше императорское величество? Пожалуй, ничего, кроме восторженных дифирамбов господина Бецкого и тех из воспитанников, которые стали украшением придворного театра и Академии трёх знатнейших художеств.

— Вы опять о том же, Катерина Ивановна, и на этот раз в отношении простонародья. Вот видите, вы сами подтвердили мои опасения, что занятия искусством снимают преграды между сословиями, а такое недопустимо. Каждый должен знать своё место в обществе и ограничиваться пространством, выделенным его сословию. Порядок — вот что должно быть прежде всего! И, думаю, что в этом император меня полностью поддержит, не правда ли?

— Ваше величество, мне не приходилось слышать высказываний императора на сей счёт.

— Мне тоже. Но я знаю направление его мыслей. Оно всегда было полностью мне открыто, просто не было возможности поддержать его должным образом. Зато теперь! Это станет настоящей моей империей, и вы мне в том будете помогать, не правда ли?

— Воля императрицы не может не быть для меня законом.

— И руководством к действию, Катерина Ивановна. Мы слишком много времени потратили впустую, не заботясь о прямых нуждах нашего общества.

* * *

Наши сеансы /портрета императрицы Марии Фёдоровны/ происходили после обеда, так что император и его два сына, Александр и Константин, обыкновенно присутствовали. Августейшие посетители не стесняли меня ничуть, потому что император, единственный, кто бы мог меня стеснять, был очень со мною любезен. Однажды, когда подали кофе и когда я была уже у мольберта, он сам принёс мне чашку и ждал, чтобы я выпила её содержимое и вернула ему. Правда, в другой раз я была свидетельницей довольно дикой сцены. Я была занята устройством ширмы за императрицей, дабы получить спокойный фон. В минуту отдыха Павел начал делать тысячи прыжков, совсем как обезьяна; он царапал и скрёб ширму и делал вид, что на неё взбирается. Игра сия продолжалась не малое время. Александр и Константин, по-видимому, страдали, смотря на отца, проделывающего столь нелепые шутки перед иностранкою; и, признаться, мне самой было неловко за него.