Вспомни о Флебе - Иэн Бэнкс

Паллета была обвязана прочными ремнями. С их помощью он надежно привяжет Бальведу, пока они будут спать. Машина могла исполнять роль часового, и он включит дистанционные детекторы на своем скафандре, чтобы следить за любыми движениями близ того места, где они расположатся. Это обеспечит им безопасность.

Они закончили есть. На предложение отдохнуть не возразил никто. Бальведу обвязали ремнями и забаррикадировали в одной из кладовых рядом с платформой. Унаха-Клоспу было приказано вести наблюдение с одного из высоких мостиков и оставаться неподвижным, пока он не увидит или не услышит чего-нибудь. Хорза разместил дистанционный детектор на одной из низких балок грузоподъемника, неподалеку от места, которое выбрал себе для сна. Он хотел перекинуться несколькими словами с Йелсон, но, когда закончил все приготовления, несколько человек, включая ее, уже спали, придвинувшись к стене или просто лежа на полу. Щитки шлемов были затонированы, или же спящие располагались так, чтобы им не мешали слабые огоньки скафандров по соседству с ними.

Хорза некоторое время наблюдал за Вабслином, который побродил немного по станции, а потом тоже улегся, и все успокоилось. Хорза включил дистанционный детектор, настроив его на режим тревоги в случае определенного уровня движения.

Спал он неспокойно, просыпаясь от своих снов.

На гулких причалах и в заброшенных, погруженных в тишину кораблях за ним гнались призраки, и когда он поворачивался к ним, то неизменно видел их выжидающие глаза-мишени, похожие на разверстые пасти. Эти пасти проглатывали его, и он падал в черную пропасть глаза, мимо обрамляющей ее кромки льда, кромки мертвого льда, обрамляющей холодный, голодный глаз; и вдруг он уже не падал, а бежал, невыносимо медленно, по костным пустотам собственного, медленно распадающегося на части, черепа; холодная планета была перерезана туннелями, которые разрушались, сминались под напором бесконечной стены льда, и эта стена наконец добралась до него, и он снова упал, обжигаясь, в холодную пасть туннеля, он падал, слыша шум, исходящий из холодной ледяной глотки и из его собственного рта, шум, от которого становилось холоднее, чем ото льда, и шум этот произнес:

– ЕЕЕеее…

Состояние игры: 3

Фал ’Нгистра находилась там, где ей нравилось больше всего: на вершине горы. Это было ее первое настоящее восхождение после перелома. Пик был относительно доступным, к тому же она выбрала самый легкий маршрут, но теперь, находясь на вершине и наслаждаясь открывающимся оттуда зрелищем, она только диву давалась – насколько она успела растренироваться. Зажившая нога, конечно, побаливала где-то внутри, но, независимо от этого, мышцы обеих ног ныли от усталости, словно она поднялась на гору в два раза выше этой, да еще с полным снаряжением. «Потеряла форму», – решила она.

Она села на камень на самой макушке и принялась осматриваться. За цепью снежных вершин – все пониже этой – виднелись резкие складки поросшего лесом подножия настоящих, высоких гор. Между горами лежали холмистые плато, на которых лес перемежался лугами. Вдали виднелась равнина, речушки, поблескивающие в лучах солнца, и (замыкавшие вид) холмы, где стоял ее дом. Внизу, в горной долине, кружили птицы; иногда на дальней равнине что-то сверкало, будто солнечный зайчик, отраженный от какой-то шевельнувшейся поверхности.

Часть ее существа прислушивалась к ноющей боли в кости, оценивала ее, а потом выключала это докучное ощущение. Она не хотела отвлекаться; она проделала весь этот путь наверх не только для того, чтобы насладиться зрелищем. Она пришла сюда с ясной целью.

В этом был определенный смысл – забраться наверх, поднять сюда этот мешок с костями и плотью и потом уже смотреть, думать, быть. В любой день, пока шло ее выздоровление, она могла добраться сюда самолетом – но не сделала этого, хотя Джейз и предлагал. Уж слишком легко. Просто оказаться на вершине для нее не имело никакого значения.

Она сосредоточилась, закрыла веки, напела про себя тихую мелодию – немагическое заклинание вызова духов, спавших в ее геннозакрепленных железах.

Транс начался с волны головокружения, отчего она выпростала в стороны руки, сохраняя равновесие, хотя в этом вовсе не было нужды. Звуки в ее ушах – звуки крови, бегущей по жилам, и замедляющегося дыхания – усилились, оказались в странной гармонии между собой. Свет за ее веками пульсировал в такт биениям сердца. Она почувствовала, что нахмурилась, представила, как ее брови выгибаются, словно эти складчатые холмы, и одна часть ее, все еще далекая, наблюдающая, подумала: Нет, все еще не получается…

Она открыла глаза и увидела, что мир изменился. Далекие холмы были коричневыми и зелеными волнами с белыми пенистыми верхушками; волны катились в бесконечном прибое. Над долиной курился свет; перемежающиеся пастбища и заросли кустарников в предгорьях наводили на мысль о камуфляже, двигающемся и в то же время неподвижном, как небоскреб на фоне несущихся облаков. Поросшие лесом хребты напоминали покоробленные перегородки в каком-то громадном, погруженном в размышления древесном мозге, а ледяные и снежные шапки горных пиков превратились в дрожащие источники света, который в то же время был звуком и запахом. Ей показалось, будто она стала средоточием, центром этого ландшафта, отчего закружилась голова.

Здесь, в вывернутом наизнанку мире, в выпростанной пустоте.

Часть этого мира. Рожденная здесь.

Вся она – каждая ее кость, каждый орган, каждая клеточка, химический элемент, молекула, атом, электрон, протон и ядро, каждая элементарная частица, каждый фронт энергетической волны – принадлежала вот этому, не орбиталищу (голова опять закружилась, и она коснулась снега одетыми в перчатки руками), а Культуре, галактике, вселенной…

Это наше место, наше время и наша жизнь, и мы должны наслаждаться ею. Но наслаждаемся ли мы? Посмотри на это отстраненным взглядом, спроси себя… Что же мы делаем?

Убиваем бессмертное, изменяем, чтобы сохранить, воюем ради мира… и таким образом целиком принимаем то, что, по собственным словам, полностью отвергли для своего же блага.

Что сделано, то сделано. Тех людей в Культуре, которые по-настоящему возражали против войны, не было, они больше не принадлежали Культуре, они не участвовали в общей борьбе. Они стали нейтралами, образовали новые сообщества и взяли себе новые имена (или провозгласили себя настоящей, истинной Культурой, создав новую неразбериху на нечетких еще границах Культуры). Но сейчас названия не имели значения – имело значение разногласие и недобрые чувства, порожденные расколом.

Да, и еще презрение. То избыточное презрение, которого мы, кажется, достигли. Наше скрытое презрение по отношению к «недоразвитым», презрение тех, кто оставил Культуру, когда была объявлена война тем, кто решил дать бой идиранам, презрение со стороны весьма многочисленных членов нашего общества к Особым Обстоятельствам… презрение, которое, как мы полагаем, должны испытывать Разумы к нам… и вообще презрение, которое испытывают к нам, ко всем гуманоидам, идиране, и наше презрение к мутаторам. Объединенное высокомерие, галактика пренебрежения. Мы, бегом, в спешке проживающие наши маленькие жизни, не находим лучшего способа провести многолетний досуг, как соревноваться в ненависти.