Рождественские истории (сборник) - Чарльз Диккенс

отсутствием хозяина; он ни в какую не желал слушаться того, кто сел на козлы вместо Джона. На обратном пути Пират только на минуточку задержался в конюшне, безуспешно пытаясь вывести из себя старого коня, — исключительно для обретения собственного душевного спокойствия, — а потом проскользнул в пивную и прилег у очага. И почти сразу вскочил: придя к убеждению, что коварный заместитель просто мошенник, не достойный общества такой замечательной собаки, Пират подпрыгнул, мотнул хвостом и помчался домой.

А вечером были танцы. Теперь, когда все уладилось, мне следовало бы оставить их в покое; но уж очень необычными были те танцы.

Эдвард, этот бравый моряк, — бравый, славный и удалой, — рассказывал гостям о разных чудесах: о попугаях, копях, мексиканцах, о золотом песке, — а потом вдруг подскочил и позвал всех танцевать. Очень кстати здесь оказалась и Бертина арфа, а уж как она на ней играла, — вы такого, пожалуй, и не слышали. Хитрая Кроха объявила, что дни ее танцев миновали: полагаю, это оттого, что возчик закурил свою трубку, а она любила посидеть с ним рядом; достойной миссис Филдинг — волей-неволей — ничего не оставалось, как тоже заявить, что пора ее танцевальных подвигов осталась в прошлом; остальные сказали то же самое, — кроме Мэй: Мэй была готова.

Так что новобрачные поднялись и, сопровождаемые аплодисментами, отправились танцевать вдвоем; а Берта наигрывала свою самую веселую мелодию.

Правда, в одиночестве они танцевали едва ли пять минут. Возчик внезапно отшвырнул трубку, обхватил Кроху за талию, вылетел в центр комнаты — и как принялся отплясывать. С пятки на носок, с носка на пятку, просто здорово! А за ним не удержался и Тэклтон: он скользнул к миссис Филдинг, обнял ее за талию и последовал примеру. Тут уж мистер Кроха схватил за руку миссис Кроху и потащил за собой в круг. За ними не удержался и старый Калеб: в партнерши ему досталась Тилли Слоубой, с которой он устремился вперед; а уж как счастлива была сама юная нянька, которой представилась законная возможность нырнуть в самую гущу народа и вдоволь там потолкаться!

Чу! Вот Сверчок присоединился к музыке со своим цвирк-цвирк-цвирк; а уж как пыхтел чайник!

Однако что это? Не успел я беззаботно и беспечно предаться их песенке, и обернулся к Крохе — всего один краткий взгляд бросил я на ее милый силуэт, — как и она, и другие исчезли в воздухе, растаяли, и я остался один. За очагом пел Сверчок; на полу валялась сломанная детская игрушка. И ничего больше.

Одержимый, или Сделка с призраком[5]

Глава I

Дар принят

Все так говорили.

Я далек от утверждения, будто то, что все говорят, непременно правда. Все нередко и ошибаются. Как показывает опыт человечества, эти самые все уже так часто ошибались и порой так не скоро удавалось понять всю глубину их ошибки, что этому авторитету больше не следует доверять. Все могут быть и правы. «Но это не закон», как говорит призрак Джайлса Скроггинса в известной балладе.

Грозное слово «призрак» будит во мне воспоминания…

Все говорили, что этот человек похож на одержимого. И на сей раз все были правы. Именно так он и выглядел.

Увидав его впалые щеки, его блестящие глаза, глубоко ушедшие в орбиты, всю его фигуру в черном, невыразимо мрачную, хотя ладную и стройную, его тронутые сединой волосы, падающие на лоб и виски подобно спутанным водорослям — словно всю свою жизнь он был одинокой вехой, которую треплет и бьет бездонный людской океан, — кто не сказал бы, что это человек одержимый?

Глядя на него — молчаливого, задумчивого, неизменно скрытного и замкнутого, всегда сумрачного и чуждого веселости, и притом столь рассеянного, словно он постоянно уходил мыслью в далекое прошлое или прислушивался к давно отзвучавшим голосам, кто не сказал бы, что так вести себя может только человек одержимый?

Услыхав его голос, медлительный, глубокий и печальный, чью природную силу и звучность он словно нарочно сдерживал и приглушал, кто не сказал бы, что это голос человека одержимого?

Видя, как он сидит в своей уединенной комнате, то ли библиотеке, то ли лаборатории — ибо, как известно всему свету, он ученый-химик и профессор, к чьим словам прислушиваются изо дня в день толпы учеников, — видя, как он одиноко сидит там зимним вечером в молчаливом окружении колб с химическими веществами, приборов и книг, а тень от прикрытой абажуром лампы, точно исполинский жук, прилепилась на стене, и лишь она одна недвижна среди всех зыбких теней, которые неверное пламя камина отбрасывает от причудливых предметов, наполняющих комнату (иные из этих призрачных силуэтов — отражения стеклянных сосудов с какой-либо жидкостью — трепещут порою в страхе, точно живые твари, знающие, что он властен разложить их на составные части, предать огню и обратить в пар); видя его в этот час, когда дневной труд окончен и он сидит, задумавшись, в кресле, перед багровым пламенем, пляшущим за ржавой каминной решеткой, и шевелит тонкими губами, с которых, однако, не слетает ни звука, точно с безмолвных уст мертвеца, — кто не сказал бы, что, должно быть, и этого человека, и эту комнату посещают привидения?

Кто, отдавшись во власть крылатого воображения, не поверил бы, что все вокруг этого человека отмечено печатью чего-то сверхъестественного и живет он среди призраков?

Жилище его — в заброшенном крыле старинного колледжа — так угрюмо и так напоминает склеп; некогда то было величавое здание, высившееся на открытом месте, ныне оно кажется лишь обветшалой прихотью давно забытых зодчих; закопченное, потемневшее от времени и непогоды, оно стиснуто со всех сторон неудержимо растущим огромным городом, задушено камнем и кирпичом, словно старый колодец. Прямоугольные дворики колледжа лежат как бы на дне глубоких провалов — среди высоких стен и домов, что за долгие годы выросли по соседству и поднялись куда выше его приземистых труб; вековые деревья осквернены копотью всех окрестных печей, ибо в хмурые ненастные дни дым, не имея сил вытянуться кверху, удостаивает сползать даже в такие низины; жалкая травка чуть прозябает на этой пропитанной сыростью почве и тщетно силится разрастись хотя бы в подобие настоящих газонов; мощеные дорожки отвыкли от звонкого шума шагов и даже от чьих-либо взоров, — разве что из окна соседнего дома, словно из другого мира, случайно глянет кто-нибудь и с недоумением спросит себя, что это за глухой закоулок; солнечные часы прячутся в углу среди кирпичных стен, куда