Двужильная Россия - Даниил Владимирович Фибих

шинели. Вернее, кражей средь бела дня, ловкой кражей. Я разделся – было жарко, – положил ее за глиняной стенкой возле работающего движка, отошел к газогенераторной печи, а когда через несколько минут вернулся – увидел пустое место. Ни до того, ни после ни души не было видно поблизости – шинель как сквозь землю провалилась. Очевидно, вор незаметно крался за мной по пятам, спрятался за дощатым забором метрах в пятнадцати от движка, улучил момент – и был таков.

Это была чистая работа, высокое мастерство. Но в итоге я лишился своей верной армейской шинели, в которой прошел фронты, прошел тюрьмы, прошел этап, прошел Карабас.

Днем я был свободен и потому нередко заглядывал в клуб, где жила теперь Анна Васильевна, получившая почетную должность заведующей. Правда, обязанности заведующей клубом сочетались с обязанностями и уборщицы, и сторожа. Но все же это были не общие работы в огородной бригаде. Жила ныне Анна Васильевна не в общем бараке, а в кабине при клубе. Даже внешне она преобразилась. Синий лыжный костюм, что прислала ей живущая в Москве сестра, очень шел к ее сухощавой стройной фигуре.

Вся немногочисленная бурминская интеллигенция группировалась вокруг клуба. Это был светлый луч во мраке голодного скотского прозябания, иллюзия возврата к той сказочной свободной жизни, из которой мы были вырваны, оазис в степной пустыне, которого робкой стопой касалась муза лицедейства Мельпомена. Здесь можно было говорить не только о пайках и работе, здесь забывался лагерь.

Кроме Анны Васильевны, в работе местного драматического кружка деятельное участие принимали Анна Лацис, режиссер, коммунистка, родственница известного латышского писателя Лациса28а; инженер Чичко; Мэри Капнист29, Фира Лейзерова и другие. Ставили мелкие одноактные пьесы, играли с увлеченьем.

Как-то руководительница кружка Анна Лацис – женщина с большими светлыми северными глазами, средних лет, очень энергичная, – вспомнила, что у себя в Риге, перед войной, она ставила комедию Гольдони «Забавный случай», и решила поставить ее на сцене бурминского театра. Замысел был более чем дерзок. Создать сложный постановочный спектакль буквально из ничего, не имея ни декораций, ни костюмов, ни реквизита и не надеясь на какое-либо содействие свыше.

И все же Лацис сумела захватить кружковцев своей идеей. С подлинным энтузиазмом решили готовиться к спектаклю.

(Мне вспомнился арестантский спектакль, который описывает Достоевский в «Записках из Мертвого дома».)

Поистине в условиях лагеря это было подвигом. На репетицию артисты приходили после тяжелого рабочего дня, который тянулся от зари до зари. Казалось, сил у людей могло хватить лишь на то, чтобы добраться до своей койки, свалиться, как мешок, и спать, спать. Но, закончив работу, усталые, измотанные лагерники шли не к себе в барак, а в клуб репетировать пьесу. Репетиции, на которых можно было забыть все окружающее и отдаться искусству сценического преображения, были праздником для участников.

И вот наконец состоялась премьера комедии Гольдони «Забавный случай», – был на ней и я. Низенький тесный клубный зал полнехонек. В первых рядах, на врытых в земляной пол скамейках, виднелись золотые и синие погоны начальства, шелковые косынки их жен и дочек. Сзади тесной толпой стояли зеки. Стояли и в проходах. Те, что были впереди, уселись на пол.

И когда открылась маленькая сцена, общий вздох изумления и восторга пронесся по залу. Обычно в таких случаях вместо декораций зрители видели рамы с натянутыми на них соломенными матами, чем и ограничивалось все убранство сцены. Были раньше две деревянные колонны, но угодили в печку начальника культурно-воспитательной части в одну из зим.

Сейчас на подмостках стояла роскошная, покрытая, казалось, золоченой баро́чной резьбой мебель, по сторонам, в зеленых ящиках, возвышались круглые подстриженные апельсиновые деревца с висящими на них оранжево-красными плодами. По сцене, разговаривая, смеясь, ссорясь, влюбляясь, интригуя друг друга, расхаживали нарядные кавалеры в расшитых золотом кафтанах, в белых пудреных завитых париках и разряженные лукавые красавицы в широких парчовых фижмах, в широкополых шляпах, украшенных перьями и цветами. Придерживая двумя пальчиками пышные юбки, они жеманно приседали в ответ на низкие поклоны размахивавших треуголками кавалеров. Манерный, галантный, фривольно-игривый XVIII век глядел на зрителей с убогой сцены. Потрясенные чудом сценического перевоплощения, они смотрели, разинув рты.

Действие развивалось, шел веселый спектакль, полный итальянской живости, юмора и блеска, и по залу поминутно прокатывался гул смеха и рукоплесканий.

Больше всего поражало наивную и неприхотливую публику сознание, что ведь все эти неузнаваемые, нарядные, причудливо-разряженные господа и дамы – свои ребята, зеки, те самые, которых вчера гоняли под конвоем, которых привыкли видеть в грязных рваных ватниках и разбитых бутсах. Вот они. Вон Капнист, нянька из яслей (и не узнать, какая красотка!). Вон красивая учетчица Лейзерова Фира. Вон инженер Чичко из ремонтной мастерской…

И возникала наивная гордость: смотрите, на что мы, бесправные, способны. Смотрите и вы, сидящие в первых рядах, для которых каждый из нас только номер личного дела. Вы, пришедшие в свой крепостной театр.

Актеры – и хорошие, и слабые – под руководством опытного культурного режиссера играли с громадным подъемом, полностью отдавая себя. Спектакль получился превосходный. Долго потом вспоминала Бурма «Забавный случай».

После Анна Васильевна говорила мне:

– Как художница я бываю во всех бараках, и женских, и мужских. И я всякий раз после спектакля убеждаюсь, как важно и нужно для этих людей дело, которое мы делали с таким трудом, с таким напряженьем и радостью.

Если идея постановки комедии Гольдони принадлежала Лацис, то техническое осуществление этого дерзкого замысла целиком и полностью пало на плечи Анны Васильевны. Но сколько понадобилось энергии! Сколько вкуса, изобретательности и остроумной выдумки!

Откуда, например, можно было достать парики? Анна Васильевна вспомнила, что есть заключенная, в прошлом парикмахерша, немецкая колонистка с Волги. Пошла к ней в барак и стала уговаривать взяться за такую работу. И уговорила в конце концов; немка соблазнилась клятвенным обещанием, что перед спектаклем со сцены будет объявлено: парики и костюмы ее работы, Нины Вернер.

Даже в лагере проявляется людское честолюбие.

Достали пакли, на палках завили локоны, густо напудрили мукой. Парики получились такие, что актрисы, сначала было отказавшиеся их надевать, когда увидели, как выглядят со сцены… – охотно надели. Раздобыли байки и сшили кафтаны для мужчин. В ремонтной мастерской Анна Васильевна выпросила обрезки латуни – они превратились в золотое шитье на кафтанах. Треуголки клеили из картона. Шляпа Констанции, которую играла Мэри Капнист, была сделана из пастушеского бриля – плели такие в Бурме из простой соломы. Анна Васильевна украсила ее белой птичкой и самодельными розами. Женские костюмы, фижмы, подборы были сделаны из