Довмонт: Неистовый князь. Князь-меч. Князь-щит - Андрей Анатольевич Посняков

голос Козьма Косорыл. – Так мы улицы мостить или стены строить будем? Ты как, князь?

– Я – за стены, – Довмонт поспешно поднял руку.

– А я – за улицы! – резко возразив, посадник оглянулся на епископа Финогена. Хитрый старец тут же занял нейтральную позицию и при голосовании воздержался. Большинством голосов победили «стены», строительство коих и поручили курировать князю – а кому же еще? Кто город охранять обязан? Знамо дело – князь. На то, чай, и позван.

* * *

Пока высшие люди Псковской республики судили-рядили промеж собой на совете, обычная городская жизнь текла своим чередом, в большинстве своем – лениво, пришпориваясь лишь изредка, ввиду каких-нибудь важных событий. Нынче же никаких таких важных событий не было, и горожане, щелкая на торгу каленые орехи, щедро мусолили последние сплетни-новости. Обсуждали загадочную смерть немецкого кормщика, болтали о людокрадах и даже о людоедах, кои, говорят, крали отроков и молодых дев.

– На Черное болото их притаскивали, – со знанием дела пояснял какой-то краснолицый пузан с повадками корчемного подпевалы. – Там и ели.

– Прямо так и ели – сырыми?

– В котлах их варили, вон что!

– А чего ж дыма-то не заметили?

– Не, братцы – сырыми! Поначалу кровушку высосут, а потом – съедят. Помните, как лет пять назад глад велик был, и по лесам на людей охотились, ели?

– Так-то – глад велик. Ныне-то, чай, не глад.

Чернобородый лодочник слушал эти все бредни да посмеивался, покуда не надоело. А потом все ж не выдержал, вставил слово:

– И не на Черном болоте, а на Маточкином Мху! И не людоеды то были, а язычники. Идолищам своим поганым в жертву дев приносили и отроцев.

– Иди ты – язычники! Откуда они здесь?

– А по лесам да болотинам кто токмо ни шляется, паря!

Невдалеке от торга, у подножия большой деревянной башни, с внутренней стороны крепостной стены, сидел, прислонившись к бревнам, стражник – востроносый парень с круглым крестьянским лицом и заскорузлыми руками. Короткая кольчужка, длинный, привешенный к поясу нож да секира – топорик на длинном древке. Видно, до меча еще не дорос парень, меч-то дорог.

Сидел себя стражник, расслабленно вытянув в траве ноги, да, млея от солнышка, с любопытством поглядывал на рыночную площадь. Сплетен не слышал – далеко, а вот проходящих мимо людей примечал с интересом, особенно – молодых да красивых девок, а таких мимо проходило во множестве. Так ведь всегда и бывает: как свободен от службы, так и нет никого, а как стражу нести, так нате вам – девы, одна другой краше! Вот прошла синеглазенькая, в поневе, на голове, поверх толстой косы, плат скромненький. Босая, корзинищу тяжелую с рынка несла – видать, не свободная, а челядинка-раба. Верно, хозяйка на рынок послала…

А вон еще две! Идут, пересмеиваются, светлоокие подружки-хохотушки. Молоденькие совсем, с головами непокрытыми, с косами. Мимо проходя, на стража глаза скосили – прыснули смехом. Мол, сиди-сиди, недотепа.

Страж – звали его Федосием – в другой-то раз, может, и свел бы знакомство… коли б не постеснялся. Мог и застесняться, да, очень уж был стеснительный перед девками… вот если б они сами к нему – тогда оно конечно, а так – боязно! Вдруг отошьют, да еще об том сотоварищам известно станет. Засмеют ведь! На всю дружину, на весь Псков засмеют. Э-эх! Махнул Федосий рукой да с грустью посмотрел вослед девам… Одна возьми – да и обернись! Язык показала, да в хохот, и подружка следом за нею – туда же. Совсем парня смутили… Хорошо еще, служба ему нынче выпала не тяжкая… но стыдная – покойника охранять! Он, мертвец-то, в леднике, в башенном подвале, лежал… И зачем мертвому охрана, спрашивается? Что он, убежит, что ли? Украсть… да, украсть могут. Ведуны. Для всяких своих богомерзких снадобий. Жир покойника, говорят, оченно хорошо от старческой немощи помогает, а волосы – от бесплодия женского. Ногти тоже для чего-то толкут да с чем-то смешивают. Так что правильно десятник караул выставил. Одного, правда, стража… да куда ж больше-то?

Так вот и сидел себе Федосий у подножия башни, на девок проходящих смотрел, на шумное торжище поглядывал, и того не замечал, что за ним самим кто-то очень даже пристально наблюдает. Наблюдают – не один человек, а два.

Двое парней невдалеке орешки грызли. Постарше Федосия лет на пять-десять. Один бровастый, с косо подстриженной бородищею, другой лупоглазый, усатенький. По одежке судить – мастеровые или даже приказчики. У того и другого – добротного сукна рубахи, да и на ногах не лапти – поршни кожаные.

Посмотрели парни на стражника, на то, как провожал тот проходивших дев долгим взглядом… переглянулись, перемигнулись, пошушукались… Лупоглазый вдруг поднялся, да, сплюнув ореховую шелуху, побежал куда-то. Долго, правда, не бегал, вернулся быстро, да не один – с девкой. Красна девка, ничего не скажешь – медная коса, с поволокою очи, синий варяжский сарафан поверх льняной рубахи – так многие юные девы ходили, не только из варяжских родов.

Красива девица, красива, не смотри, что босая – зато на запястьях браслетики стеклянные искорками желтенькими горят. Дешевые, то правда, однако не в этом дело, в том, что девку-то эту многие в Пскове знали… и очень даже хорошо! Особенно – лодочники знали и те компании, что на ладьях развеселых по ночам катались. Вот и эта – веселая была девка, на все податливая, и звали ее Миленкой Розовой. Знали девку почти все… из определенного контингента. Но вот Федосию-то откуда ее знать? Чай, не боярский сын, не богатого купца отпрыск.

– Телок! – искоса глянув на стражника, вмиг определила девка. – Что делать-то, говорите?

– Ты только отвлеки… а мы уж там сами… Не за так, дева! Дочке своей на приданое заработаешь.

– Мне б и самой на приданое не помешало. Ну, ждите… я знак подам.

– Ты только подай, не забудь. А там и мы – с телегой.

Хмыкнув в кулак, Миленка одернула сарафан и, поправив на левом плече котомку, быстро зашагала к воротам. Вроде бы к воротам и шла, а все же как-то так получилось, что оказалась у башни… Постояла… бросила на стражника взгляд да упала на коленки в траву.

– Эй, эй! – Феодосий враз вскочил, приосанился, махнул для страху секирой. – Ты почто здеся ползаешь-то, а? Не можно здесь ползати, уходи живо!

– Я б и ушла, – чуть не плача, обернулась Миленка. – Да застежку, фибулу потеряла… вот. Сарафан на одной лямке висит – дело ли? Как домой-то пойду?

Видя такое дело, непреклонный страж смилостивился, секиру свою грозную к стене прислонил… тем более дева-то красивая, не оторвать глаз!

– А ты где живешь-то?

– Да недалече, на усадьбе… там… Челядинка я, а сарафан – хозяйкин подарок. Хозяйка у