Горький без грима. Тайна смерти - Вадим Баранов

Дальше в историю с архивом включаются все новые лица, возникают новые версии. По одной из них бумаги попали в Россию в апреле 1936 года. (На первый взгляд велика ли разница: апрель или июнь? Огромная! И мы сейчас убедимся в этом.) На сей раз уже сам Николаевский запрашивал одного из своих корреспондентов, известного американского журналиста Луи Фишера: знает ли он что-либо о том, что это случилось не в июне, а именно в апреле? По-видимому, чутье профессионала подсказало Фишеру, что разница в каких-то два-три месяца может иметь, как он писал Николаевскому, «огромное значение». И он сам, не располагая никакими документальными данными, попросил Николаевского высказаться по этому поводу более определенно.

Берберова публикует исключительно важное письмо Николаевского Фишеру от 18 января 1966 года. Вот отрывок из него. «Сталин в 1935 г., когда Горький заступился за Каменева, отказал в выезде Горькому за границу на съезд писателей в Париже, потребовал выдачи ему архива. За границу приезжала Пешкова с полномочиями от Горького, тогда Будберг передать бумаги отказалась (это я знаю от Кусковой, которая тогда виделась и говорила с Пешковой). Перемена позиции Будберг, по сведениям, объяснялась влиянием Локкарта, который тогда вел особую политику в отношении Москвы. В Москву Будберг приехала в апреле 36 г., на границе ее ждал особый вагон, с вокзала она проехала прямо в санаторий, где тогда находился Горький, и там встретилась со Сталиным и Ворошиловым…»

Из письма Николаевского со всей очевидностью явствует, что приезд Будберг в Москву состоялся именно в апреле 1936 года, когда Горький еще не был болен и ни о каком окончательном прощании с Мурой не могло быть и речи.

К тому времени отношения между Горьким и Сталиным испортились окончательно. Горький понял, что Сталин от преследования инакомыслящих переходит к их физическому уничтожению. Не только понял, но в меру своих возможностей (которые, вероятно, весьма преувеличивал) решился этому противостоять. Не отсюда ли слухи о том, что в условиях вступления в силу новой Конституции Горький и академик И. Павлов собираются создать некую партию интеллигенции? Впрочем, об этом не таком уж немаловажном обстоятельстве — особый разговор позднее…

Между прочим, любопытна одна деталь поведения Сталина, явившегося 8 июня с первым визитом к постели Горького. Обнаружив при умирающем несколько человек, Сталин раздраженно спросил о Будберг: «А это кто рядом с Алексеем Максимовичем, в черном, монашка, что ли?» Сделал вид, что никогда не встречал Марию Игнатьевну раньше. Но ведь из книги Берберовой мы знаем, что (независимо от того, когда это произошло: в апреле или июне) Будберг отвезли с бумагами прямо к Сталину и Ворошилову. Значит, в этот момент вождь хотел скрыть от Горького факт своего знакомства с Будберг, а та, как будто чутко уловив маневр вождя, ничем не обнаружила своего понимания его искусственности.

И еще одна деталь — несколько иного рода. Мы даже как-то не задаемся вопросом: откуда вообще стало известно вождю о существовании лондонского архива, если его судьбу перед отъездом в Россию в 1933 году решали три человека: Горький, Максим, Будберг… Не от Марии ли Игнатьевны, которая была просто обязана информировать свое начальство о такого рода вещах? И не происходила ли утечка информации о содержании отдельных «единиц хранения» еще раньше, до того, как Сталин решил завладеть архивом полностью?

Так или иначе знакомство Сталина с лондонским архивом Горького могло убедить его в одном: хозяин документов — носитель огромной и опасной информации, направленной против него, Сталина, а значит, и против великого дела, возглавляемого им. И если он ознакомился с содержанием бумаг в апреле, то это только активизировало его желание поскорее устранить Горького (что и произошло в июне).

Зададим, наконец, такой вопрос: если Сталин прикладывал усилия к тому, чтобы получить согласие умирающего Горького (в июне) на доставку бумаг, то с какой целью? Писатель все равно, считал вождь, уже обречен, несколько дней ничего не решали, и документы, нужные для дальнейшей расправы над оппозицией, Сталин после смерти Горького мог получить без особого труда.

Архив чрезвычайно нужен был Сталину для того, чтобы обратить его сначала против Горького (апрель!), а потом уже, с опорой на документы, вторично — против других своих политических врагов, в первую очередь против Каменева (которого защищал Горький) и Зиновьева, процесс над которыми начался спустя два месяца после того, как отзвучал похоронный марш.

Итак, предположение Берберовой о том, что «архив Горького …был получен Сталиным путем „сделки“ с умирающим Горьким», является совершенно несостоятельным. Как человек, работающий на советскую разведку, даже и без угрозы расправы (да еще при обещании, что владелец если и узнает о доставке архива, то лишь на смертном одре), Будберг должна была безоговорочно выполнить предъявленное ей требование.

Впрочем, концепцию «сделки» во имя свидания с любимой женщиной особенно убедительно опровергает один документ, который был неизвестен автору «Железной женщины». (Но сначала заметим попутно, что уже к 1927 году связь Будберг с Уэллсом была возобновлена, а расставания с Горьким растягивались на полгода в связи с его поездками в «республику Советов».)

Как свидетельствует медицинская сестра О. Черткова, постоянный человек в доме Горького, Горький полностью порвал с Мурой еще до возвращения в Москву в мае 1936 года. «А М звал ее баронессой и все мне говорил: „Зачем ты ее ко мне пускаешь?“ — „Она сама приходит. Не могу же я ей запретить. Я думаю, что вам с ней приятно“. — „Откуда вы все взяли, что мне приятно ее видеть?“»

Отношения у них испортились уже давно. Еще в Тессели, где она прожила всего один день и, ссылаясь на неотложные дела, уехала в Москву, потом звонила по телефону, по-моему, пьяная, голос такой, я позвала А М, но он сказал: «Я говорить с ней не буду». — «Но она говорит, что ей очень нужно». — «Скажи ей, что говорить с ней не буду. Пусть веселится».

Когда она уезжала из Тессели, мы ее провожали на крыльце. Когда автомобиль скрылся, А М повернулся (вот так) вокруг себя и весело сказал: «Уехала баронесса!» Потом — обнял меня. Он часто мне говорил: «Ты от этих бар — подальше. Держись простых людей — они лучше».

Скорее всего, происходила эта встреча в апреле, когда Мура доставила Сталину лондонский архив.

Горькому Мура больше была не нужна. Он наконец испытывал радостное чувство освобождения от ее власти. Но ей, уже давно соединившей свою жизнь с Уэллсом, Горький для чего-то был нужен по-прежнему…

Ошибочно было бы полагать, однако, что наступал вообще какой-то закат Горького. В глазах большинства он по-прежнему выглядел основоположником, буревестником революции и т. д. и т. п. Писал статьи и приветствия различным организациям, редактировал журналы и книги, вел обширнейшую переписку. Куда только не избирали его: депутатом Московского и Ленинградского Советов, и делегатом на съезд Советов от Нижегородского (то бишь, теперь уже Горьковского края), и даже членом райисполкома Арзамасского района. Его продолжали приглашать на официальные торжества, где присутствовала руководящая верхушка, — как, к примеру, празднование 16-летия Первой конной армии Буденного в феврале 1935 года или физкультурный парад на Красной площади 30 июня, куда он был приглашен вместе с Ролланом.