Сильверсмит - Л. Дж. Кларен

— Нет! — я закричала, дернулась, рвалась прочь. — Ты не можешь быть здесь! Ты должен уйти!

— Я не уйду, Элла.

Веревки, что сковывали меня, лопнули, он перерезал их складным ножом.

— Ты должен! Прости, — я выдохнула, обмякнув в его объятиях без опоры веревок. — Я хотела это закончить, — тело дрожало от усталых, жалких рыданий. — Я думала, что сдамся и положу этому конец.

— И это моя вина, что ты думала, будто пожертвовать собой — это выход, — ответил Гэвин, его сильный голос дрожал. Его тепло окутало меня, словно защитное, утешающее одеяло. Я почувствовала его нежные пальцы на подбородке, прежде чем холодный металл коснулся моих губ. — Пей, — он раздвинул мои губы большим пальцем. — Вода. Пей.

Я подчинилась, схватив его предплечья обеими руками, пока он держал флягу у моих губ. Когда взгляд прояснился, я разглядела его иссеченный шрамами, обнаженный торс, когда он стоял на коленях передо мной, и поняла, что одеяло тепла — это его рубашка, накинутая на мое уже не голое тело.

— Гэвин, — я задыхалась, пытаясь оттолкнуть его. — Твоя жена не здесь.

— Здесь, — сказал он, прижимая меня к себе и отчаянно целуя в лоб. Я ощутила слезы на его щеках, он плакал.

— Тебе нужно отпустить меня, — я пыталась вырваться, слабо толкая его грудь, но его руки были неумолимы, как сталь. — У него нет твоей жены. Мне так жаль, но ее здесь нет! Ты должен уйти!

— Она здесь, Элла, — снова сказал он, глядя мне в глаза, гладя щеку, молча умоляя. — И я не уйду.

— Тебе не следовало за мной идти…

— Я шел за тобой четыреста лет и буду идти еще четыре тысячи! — его глаза, полные любви, страха и печали, сжигали мои. — Ты моя жена.

Его слова ускользали как легкие струйки воздуха, их невозможно было поймать, невозможно доказать, что я действительно их слышала. Я была добровольной пленницей той отчаянной любви, что горела в его взгляде. Но то, что он сказал…

— Что? — выдохнула я.

— Это ты, — голос был сильным и ясным, я не ослышалась. Но это казалось невозможным. — Ты моя жена, и куда бы ты ни пошла, я последую за тобой.

Я пыталась отстраниться, сжаться, исчезнуть, но он держал меня крепко, прижимал к себе, словно держал в руках что-то бесценное.

Словно он действительно верил в свое бредовое убеждение.

— Этого не может…

— Ты не помнишь, потому что это была другая жизнь, Элла, жизнь, которую у тебя отняли очень, очень давно, — выпалил он торопливо. — Тебе было шестнадцать, мне девятнадцать, — он обхватил мое лицо ладонями и улыбнулся сквозь слезы. — Тебе нужно было оружие, и ты пришла ко мне. Убежала из замка и пришла в мою кузницу. Попросила меня помочь тебе, а я… я не смог вдохнуть, когда увидел тебя, — из его груди вырвался рваный всхлип, и он вновь поцеловал меня. — Прошло четыре столетия, а ты все еще отнимаешь у меня дыхание.

Я пыталась ухватиться за его слова, заставить их обрести смысл, но не смогла. И просто отстранилась. Вернее, попыталась, ведь двигаться было некуда. Я попробовала оттолкнуть его, но была слишком истощена, слишком разбита болью, предательством и утратой.

— Я не понимаю, — прошептала я сквозь слезы. — Ты врешь мне.

— Это правда. У меня нет жены, нет любви, кроме тебя, — он провел рукой по моим волосам, сжав затылок. — Я должен был сказать, я собирался… но хотел, чтобы ты пожила здесь, в этой жизни, — он ласкал мою щеку пальцами, а взглядом скользил по лицу, будто я могла исчезнуть в любую секунду. — И мне пиздец как жаль, что я позволил тебе хоть на одну, хоть на одну чертову секунду поверить, будто ты — не единственная, кого я когда-либо любил.

Но это было невозможно. И я бы сгорела к черту, если бы позволила, чтобы последним мгновением моей жизни стало это — наблюдать, как мужчина, которого я люблю, сходит с ума от тоски по женщине, которую потерял, и в своем безумии видит ее во мне.

Реальность издевалась над моим сердцем. Дразнила любовью, что была так близко, но не моей. И теперь зияющая дыра в груди все глубже и глубже ввинчивалась в меня, решив стать последним, что я когда-либо почувствую.

— Ты ошибаешься, — прошептала я.

— Я не ошибаюсь. Мне нужно, чтобы ты вспомнила, — он целовал мой лоб, потом щеки. — Пожалуйста, боги, пожалуйста… вспомни, на что ты способна, иначе он…

— Рад, что ты решил к нам присоединиться, сын мой.

Гэвин застыл. Его красивое, грубое лицо исказил ужас. Он прижал меня к себе, оберегая, как щит.

— Сын?.. — выдохнула я.

Он посмотрел на меня взглядом полным скорби, когда ужас медленно проникал в мои кости.

— Положи нашу маленькую зверушку, Смит.

— Нет, — стальная хватка Гэвина вокруг меня стала еще крепче.

— Положи ее, — процедил Молохай, — или она заплатит за это.

Гэвин посмотрел на меня. Брови его сдвинулись в муке, глаза блестели от слез. Его губы едва шевельнулись.

— Он не должен знать, что ты для меня значишь. Кто ты. Он не должен знать.

Он опустил меня на землю.

— Гэвин?.. — я задыхалась, воздух рывками выходил из горла. Не разумом, а инстинктивно цеплялась за него, как ребенок за мать, которую уводят прочь. — Гэвин!

— Ненавидь меня, — прошептал он, мягко касаясь губами моего лба, — и используй это.

Я плакала, но не потому что боялась Молохая. Боялась конечно, но уже приняла свою судьбу, понимая, что, выбрав этот путь, я все равно умру.

Я плакала, потому что он опустил меня, словно подчинился Молохаю.

Словно принадлежал ему.

И если это было правдой… то узнать это оказалось хуже, чем умереть.

— Почему? — я рыдала, разбитая, потерянная в потоке ужасающих возможностей. Я плакала, потому что Гэвин оставил меня лежать на земле. Мой убийца волков. Мой защитник. Мой наставник. Мужчина, которого я любила. Он оставил меня, согнувшуюся в лужице грязи и крови, едва прикрытую рубашкой, что дал мне. И хотя я хотела доверять ему так же сильно, как дышать, он ушел, и это казалось неправильным. Таким неправильным… — Почему ты идешь к нему?

Ответа не последовало. Только тишина. Обман — это особый, зловещий вид страданий, и в глубине души я знала, что меня обманули не один раз.

Я попыталась замкнуться в себе. Бессильно пыталась убедить свое тело быть спокойным, пока рыдала прерывистыми всхлипами, цепляясь за тот образ Гэвина, который я знала. Не за этого мужчину, что оставил меня тонуть в хаосе и лжи.

— Она