Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева

— Да я и сам понимаю, что белыми нитками шито. Но где-то же жить надо? Ежели не пригреете меня хоть на время, то придётся дальше топать.

Русский народ жалостлив, кому помощь нужна, тем всегда поможет. Только кивнул Михей:

— Ладно, поживёшь у нас, а там видно будет.

Помолчав ещё немного, вдруг объявил:

— Только трудиться придётся вместе со всеми! У нас даром хлебушек не едят!

Колычев улыбнулся:

— Не объем, не бойся.

— Деньги есть, что ли? — сощурил глаза Михей.

Фёдор помотал головой:

— С собой нет. Работать стану вместе со всеми, как скажут. А потом отблагодарю.

Гнутый что-то пробормотал невнятное, но по его недовольному взгляду было ясно, что не одобряет отсутствие звонких монет у своего нечаянного гостя.

Они долго плыли молча, потом Михей, видно, всё же устал и предложил Колычеву:

— Погреби ты, я править стану.

Тот не стал выговаривать, кивнул и пересел на середину лодки. В его руках силы было немало, размашистые гребки погнали судёнышко гораздо быстрее, чем у хозяина. Глаза Михея снова превратились в щёлочки, откуда подозрительно заблестели маленькие глазки.

— Говоришь, сын боярский? А гребёшь вон как!

Фёдор от души расхохотался:

— Я же сказал: много что умею! Мой отец Степан Иванович Колычев боярин небогатый, даром что родичей вон каких имеет да княжича Юрия воспитывает! Наши владения в Деревской пятине не только людскими руками подняты, но и нашими с батюшкой. Я не только грести приучен, но и косить, топором работать, не очень умело, правда, но остриё от обуха отличу...

Гнутый вытаращился на своего попутчика во все глаза:

— Да неужто бояре такими бывают?!

— Бояре всякими бывают... — вздохнул Колычев, усиленно работая вёслами. Дело близилось к вечеру, а плыть в ночи ему совсем не хотелось.

Вида, что Колычев действительно не боится труда, Михей постепенно успокоился. Он уже представлял, как станет рассказывать деревне о такой неожиданной встрече. Только подумать — боярский сын гребёт в его лодке, а он сам сидит как боярин! Ну дела...

Но похвастаться не удалось, когда Хижи уже были видны, Колычев вдруг попросил:

— Ты лишнего-то не говори, ни к чему всем знать, кто я и откуда...

Михей чуть помолчал и всё же возмутился:

— А чего ты боишься? Люди у нас хорошие, ежели ты к ним с добром, то и они не обидят.

— Боюсь, — откровенно признался Колычев. — Не гать, и не бежал, но княжеской немилости пока хоронюсь. Моих братьев кнутом на Москве били и казнили почём зря! И дядю Фёдора Михайловича в узилище гноят.

— Родных?! — ахнул Гнутый.

— Троюродных, — мотнул головой Фёдор, — только от того не легче. Меня, может, и не тронули бы, да лучше быть нагим да живым, чем в шубе и повешенным.

— Это да, — согласился Михей. Чуть поразмышляв, он добавил: — Ты вот что, ты не говори, что Колычев да боярский сын. Скажи, купецкий там или дьяка какого поплоше. У нас ни тех, ни других никто в глаза не видывал, кроме меня, мало кто на берег плавает. Или того лучше скажи, мол, ливонцы семью сгубили, а ты себя не помнишь... Вот и поживёшь у нас. Только придётся тебе, мил-друг, поработать, даром никто кормить не станет, нет у нас лишнего-то...

Когда лодка почти доплыла до берега и стали видны не только дома, но и люди, вышедшие встретить Михея, тот поинтересовался:

— Скотину боишься?

— Какую скотину? — удивился Фёдор.

— А коров с бычками! — усмехнулся Гнутый. — Какая же ещё бывает скотина.

— Не боюсь! — буркнул Колычев.

— Вот и ладно. Пристрою тебя к своему шурину, ему пастух нужен, сам не справляется. Пойдёшь ли?

— Пойду, — согласился Фёдор. Ему выбирать не приходилось.

— Вот и лады, скажем, что ты из ливонских земель, Юрьева или какого другого города. Родичей твоих побили, а тебе по башке шарахнуло так, что про себя ничего не помнишь. Пожалел я тебя, взял к нам жить, понял?

Колычева приняли на острове дружелюбно, но осторожно. Про житьё-бытьё в Юрьеве расспрашивать не стали, Михей сразу рявкнул:

— Сказано же, что не помнит человек ничего!

Кто-то из баб усомнился:

— А откуда тогда известно, что он юрьевский?

— Знакомый один сказал, он его там видел!

Суббота Михея на берег встречать не вышел, не до него, дел полно. Потому истории Колычева не знал. Когда Гнутый подвёл Фёдора ко двору шурина, беглец подивился ладности построек. Всё сделано с умом, чисто, заботливо, видно, хороший хозяин крестьянин Суббота, не в пример самому Михею, у того слишком много времени уходило на болтовню, двор зарос травой, в которой терялись нужные вещи. Даже косу найти удалось не сразу, с трудом разыскал, чтобы выкосить хоть проход к сараюшке с довольно тощей коровёнкой. Но такое неустроение, видно, мало беспокоило хозяина, едва махнув пару раз косой, он заторопился:

— Пойдём, шурин уж вернулся с пастьбы, поди.

Беременная жена Михея, с трудом передвигавшая опухшие ноги, ругнулась:

— Куда?! Снова всю ночь шляться станешь? А дома дел невпроворот!

Гнутый отмахнулся от неё, как от назойливой мухи:

— Вишь, завела себе...

Выходя за ворота, они слышали вслед:

— Вот ирод навязался на мою голову! Чтоб тебе пусто было, бездельнику! Чтоб тебя покорёжило, проклятого!..

Гнутый, который и без жениных проклятий был кособок, возмущённо кивнул назад:

— Во! Вишь, как костерит? Проклинает, а её проклятья верные. Однажды вот крикнула, и меня через день лесиной по хребту так огрело, что и поныне перекошенным хожу.

— Так это у тебя прозвище? — ахнул Колычев.

— А то! — продолжал возмущаться его спаситель. — Дёрнул чёрт жениться! Плодовитая, зараза, оказалась. Стоит только к её юбке подойти, так сразу и дитё несёт в подоле! Шестерых за семь лет наклепали, и ещё одного носит. И все живучие, все жрать требуют. А мне опосля той лесины на хребте много ли унесёшь? И чё делать — не знаю...

Фёдору хотелось смеяться, но этого было нельзя, обиделся бы Гнутый до конца жизни. Выручило то, что Хижи деревня невелика, да и дом шурина Субботы оказался не в другом конце.

Только входить даже в ворота Михей почему-то не стал. Остановился возле крепкого забора и мотнул головой:

— Во, иди! Скажешь, как договорились, мол, юрьевский, по башке треснули, себя не помнишь. Что Фёдором зовут, в ладанке писано было. Ты читать умеешь?

Колычев усмехнулся, но Михей уже и сам понял глупость вопроса: каково боярскому сыну и не уметь?