Дочь палача и ведьмак - Оливер Петч

Виргилиус замолчал и невидящим взором уставился на полки с черепами, драгоценными камнями, астролябиями и механизмами. Голос у него задрожал, точно ему выжгло горло горячим воздухом. Лишь через некоторое время часовщик словно очнулся от сна и снова наклонился к кукле.

— Как ты сказала? — Он изобразил удивление. — Рассказать этому любезному цирюльнику о нашей маленькой тайне? Но… ты же знаешь, как мне больно! — Решительно кивнул. — Хорошо, как скажешь. Я и вправду молчал слишком долго. А душа черствеет, если молчать слишком долго, правда ведь?

Взгляд у Виргилиуса омрачился, словно глаза ему заволокло тучами.

— Элизабет умерла, — проговорил он тихо. — Просто так, как роза в холодную зиму. Чума. Вот уже тридцать лет, как она забрала ее у меня. Я… все тогда испробовал. Но все мои знания, мой ум, которым я так кичился, — все оказалось бессильным, я не смог ей помочь.

Виргилиус вдруг размахнулся тростью и снес с полки астролябию, а с нею — несколько механизмов. Детали со звоном посыпались на пол, грохот ударом молота разнесся по подземелью.

— Что толку нам от этой науки, если мы не в состоянии спасти единственную жизнь, которая что-то для нас значит?! — закричал он так громко, что дети с плачем прижались к Симону. Слезы мелким бисером покатились по щекам Виргилиуса. — Что за шутку сыграл с нами Господь, дав нам возможность думать и помнить!.. После смерти Элизабет я объездил весь мир в поисках средства, дарующего жизнь. Я был в Африке, Аравии, Вест-Индии — всюду! Но все, что я оттуда привез, это… весь этот хлам!

Он с отвращением взял с полки длинный рог, и Симон решил уже, что Виргилиус решил его заколоть. Вместо этого часовщик отшвырнул рог в сторону и, словно обезумев, принялся колотить тростью по остальным полкам.

— Один только хлам, и я забивал им свою сокровищницу! — визжал он. — Всё дрянь! Мы только и делаем, что глазеем на них, а сами не в состоянии создать ничего живого! Всё это — лишь жалкое подражание Божьему промыслу! Всё…

Он замолчал и неожиданно уронил трость. В наступившей вдруг тишине дети заплакали еще громче. Они прижались к отцу и в страхе смотрели на маленького злобного горбуна.

— Мне… мне жаль, Элизабет. — Виргилиус снова понизил голос. — Я и не думал пугать детишек. Может, ты их утешишь? Я знаю, ты можешь…

Он обошел куклу и покрутил несколько колесиков у нее в спине. Аврора тотчас заиграла знакомую мелодию и закружила со скрипом по комнате. Она словно танцевала. Дети и вправду вскоре успокоились, а маленький Пауль даже захихикал от восторга, когда кукла похлопала жестяными ресницами.

— Господь свидетель, я пытался забыть Элизабет! — пробормотал Виргилиус, прислонившись к стене рядом с Симоном и уставившись перед собой. — Год за годом… Но у меня не получилось. Внешне я был спокоен и покладист, но внутри у меня все бурлило. После долгих лет странствий брат устроил меня в этом монастыре. Чокнутым часовщиком! Маурус, наверное, думал, что я излечился наконец от душевных страданий…

Он тихо рассмеялся.

— Я начал собирать автоматы для этих безмозглых монахов. Игрушки в саду, чтобы они глазели на них. Создал этот огненный порошок. Мастерил духовые ружья, стреляющие с помощью одного лишь воздуха, певчих птичек из металла… Все, лишь бы не думать о ней. И наконец, когда сумасшествие едва меня не уничтожило, меня осенила спасительная мысль! Я создал себе новую Аврору. По памяти собрал автомат, похожий на Элизабет, точно близнец!

Виргилиус медленно покачал головой в такт музыке, потом стал притопывать ногами. В конце концов горбатый часовщик пустился, прихрамывая, по комнате, взял куклу за руки и закружился с ней, словно в придворном танце.

— Раз, два, три, раз, два, три… — приговаривал он в ритм.

Симон между тем чувствовал, как онемение и вправду начало постепенно ослабевать. Если напрячься, получалось даже пошевелить несколькими пальцами. Он украдкой напрягал мышцы, надеясь, что Виргилиус ничего не заметит.

Когда автомат замедлился и музыка наконец смолкла, часовщик церемонно поклонился перед Авророй и тяжело вздохнул.

— Знаю, Элизабет, — отмахнулся он. — Это маскарад, и не более того. Говоришь, что ты мертва? И разумеется, этот хитрый цирюльник тоже об этом знает… Но сказать тебе, чего он не знает?

Он подмигнул Симону. Лекарю между тем удалось пошевелить правой рукой.

— Он не знает, что мы нашли средство, способное тебя оживить! — заговорщицки прошептал Виргилиус. — Это меня уродливый аптекарь надоумил. Молнии! Да, молнии! Еще в древних книгах писали, что это перст Божий. Я долго искал силу, способную вдохнуть в тебя жизнь. И наконец-то, наконец-то я его нашел!

Виргилиус закрыл глаза и молитвенно сложил руки.

— Что ты сказала, Элизабет? — возвысил он голос. — Этот глупый аптекарь не продумал всего? Чтобы тебя оживить, нужно еще кое-что?

Виргилиус склонил голову набок, словно внимательно прислушивался к словам возлюбленной.

— Следует раскрыть цирюльнику величайшую нашу тайну? — Он истерически захихикал. — Потому что он все равно никому уже не расскажет? Да, ты права.

Напустив на себя важности, Виргилиус проковылял в левую часть комнаты. Симон между тем смог повернуть голову настолько, что удалось рассмотреть небольшой алтарь в углу. На нем стоял только стакан с позолоченным ободом, и внутри лежали три маленьких коричневатых кругляшка.

«Три святые облатки! — пронеслось в голове у Симона. — Он и в самом деле вынул их из дароносицы и принес сюда!»

— Я смотрел на тучи, милая Аврора, — сказал Виргилиус и кончиками пальцев вынул одну за другой облатки из стакана. — Погода сегодня более чем подходящая. Сразу после праздника, это хороший знак! Этой ночью вера и наука сольются наконец воедино… — Он бросил на неподвижную возлюбленную тоскливый и вместе с тем грустный взгляд. — И ты вернешься к живым. Ожидание закончится.

Виргилиус раскрошил облатки в порошок, и тот мелкой пылью посыпался в стакан.

Грозовые тучи черными глыбами сгущались над Аммерзее. Они надвигались с запада, заволокли небо над озером и уже тянули свои темные лапы к монастырю. Было только шесть часов вечера, но гору окутала тьма, и жизнь вокруг замерла. Птицы спрятались среди веток, лисы и барсуки забрались в норы, и даже волки поджали хвосты и прижались друг к другу, словно могли в стае легче пережить ненастье.

Высоко в небе засверкали первые молнии и осветили выросшие уже до размеров башен тучи. Ничего не тревожило водную гладь, но на берег начали накатывать небольшие волны и стали резко набирать силу. Со стороны Пайсенберга налетел ветер, принеся прохладный воздух, на вкус столь отличный от дневного зноя. Деревья закачались, застонали и заскрипели. Могучие стволы пережили немало ненастий, но это обещало быть особенно разрушительным.

Таким, о котором люди будут вспоминать еще очень долго.

В тишине, предваряющей бурю, прогремел первый гром, такой мощный, словно мир разорвался на части. Он прокатился над лесом, пробился сквозь заросли и ударил в стены монастыря.