Светило малое для освещения ночи - Авигея Бархоленко

Надо сказать Надее, подумала Лушка, чтобы она тут не вляпалась, не сочувствовала где не надо и никаких псих-президентских просьб относительно каких-то там лекарств не выполняла. Да не захочет он при Надее помирать! Лушка была убеждена, что при этой женщине он захочет жить.

Странно, подумала Лушка, а я его ненавидела. Я и сейчас ничего не забыла. Но всё происходившее стало сейчас только фактом, без всяких сопровождающих чувств. Будто всё, сопряженное с этим человеком в последние два года ее жизни, происходило не с ней, а с кем-то, это было и прошло, это отыграло для Лушки свою роль и удалилось со сцены. Она другой человек.

Лушка спокойно поглядела в сумерки туннеля. Эта тоже были отработанные декорации прошлого, в них она корчилась в муках рождения, там в ней умирало неспособное жить и лепилось живое. Прежняя Лушка была временным образом, который строился из мимолетных хаотических вожделений, они гасли, не в силах перелиться в продолжение. Прежняя Лушка была искусственным созданием одной жизни, поэтому должна была загнать себя в тупик и там исчерпаться. Она была уверена, что возникла лишь семнадцать лет назад и уж как-нибудь перебьется в предстоящие пятьдесят. А если повнимательнее вспомнить, так и не думала о пятидесяти, а скорее уж предчувствовала, что впереди и пяти нет, нет даже трех, а все просто-напросто вот-вот закончится, и не какой-то там смертью, а просто — ни смерти тебе, ни жизни, а что-то бесцветное во все стороны.

Да, подтвердила Лушка, я знала, что закончусь, но почему-то не боялась. Наверно, из-за тех же вздорных семнадцати. Или что-то во мне уже тогда помнило другое начало и ведало об ином значении конца.

А сегодня я немного боялась его увидеть. Я боялась, что мне захочется считать его наказанным за грехи — против меня, или Марьи, или против всех остальных, но он оказался для меня просто человеком, попавшим в беду.

Я рада, что перед ним не виновата.

— Извините… — откуда-то проговорил зам. — Заставил ждать. — Он пятился задом и волок два комплекта стреноженных стульев. Похвастался:- Выменял на коляску!

— Продешевили, — сказала Лушка.

— Там еще столько же… Помогайте! У них там на этом сидеть никто не может, а нам как раз. В маленьком коридоре поставим. Да и в большом… Еще бы стол. Или два. Там есть, навалены один на другой, никому не нужны. Сидите, я сейчас.

Появились столы. Сначала один, потом другой.

— И тумбочки нашел! — радостно сообщил зам. — В травматологии. Всё равно переломают. Зачем им? — И опять исчез.

Пришли сестрички, вызванные срочным звонком, — из физкабинета и процедурная. Перетаскивали по этапам — до середины коридора, до конца, на родной этаж, всё — молча. Лушка деловито помогала. По ней скользили беглые взгляды. Зам опять привел Лушку в кабинет. Но уже в свой прежний. В маленькую конуру около процедурного.

— Тут раньше был туалет, — сообщил он доверительно. — Для медперсонала. Запирали на ключ и постоянно теряли. — Он открыл кран и выпил два стакана воды. — А сок у нас не получился. Да и не надо. Это нянечка должна, перед ней не стыдятся. — Протянул стакан Лушке: — Хотите?

Лушка выпила. Тоже дважды.

— Хорошо сработали, правда? — сказал зам. — Спасибо, Гришина.

— Вы имеете в виду мебель? — спросила Лушка.

Зам посмотрел задумчиво. Ему не захотелось признать, что именно о мебели он и говорил. Ему только теперь пришло в голову, что у постели шефа они тоже работали. Только там-то они и работали.

— Но ведь каждый раз так невозможно… — пробормотал он. — И стулья тоже нужны.

Лушка не ответила. Зам забеспокоился:

— Ты как-то так, будто тебе шестьдесят…

— Напрасно вы думаете, что вам пятнадцать, — отозвалась Лушка. — Вам тоже очень много. Только кто-то узнает об этом более или менее вовремя, кто-то на краю могилы, а кто-то пронесется над землей, как пыль…

— Я подумал — такую жену, как ты, — это же катастрофа!

— Вы привыкли выкладываться ночью — пора бы при свете дня.

— Кто же тебя такую полюбит…

— Не все боятся самих себя…

Сергей Константинович попытался выкрутиться из тесного горла шерстяного свитера. Черт, куда он залез… Правильно говорит ему рыжий кот Тит, ничего он в жизни не понимает.

— Только не надо его кастрировать, — сказала Лушка.

— Кого? — испуганно спросил зам.

— Кота, конечно, — ответила Лушка.

— Да, пожалуй, — кивнул вдруг зам. — Пожалуй, в этом всё дело — ничего не надо кастрировать.

— Я же говорю, что у вас очень умный кот, — подтвердила Лушка.

Зам рассеянно покивал. Произнес с непонятной улыбочкой:

— А Олег Олегович, Гришина, выставил вас потому, что под ним было судно. Он лежал на судне полдня. Забыли. Бывает.

Лушка молча вышла из бывшей уборной.

* * *

…Она стояла у покрытого инеем окна и молча соскребала пушистую пелену, чтобы увидеть вечер. Окно дышало бездомным холодом, но внутри грелось, внутри грелся маленький котенок, возможно, сын мудрого рыжего Тита, которого собрались кастрировать, вместо того чтобы повесить полки на еще не рассыпающуюся стену. Возможно, это подарок Лушке благодарного Тита. Тит надеется, что Лушка его не выгонит. Не выгоню, согласилась Лушка, я теперь не выгоняю живого. Пусть будущий котенок спит и мурлыкает сказки про любовь к теплу и верность единственному дому, где сказки смогут удержаться. Лушка не станет возражать им своим здравым смыслом, потому что котенок, сын мудрого Тита, лучше знает жизнь, чем Лушка.

За окном сиял васильковый вечер, цвели хризантемами сиреневые сугробы, и в близкой зимней вышине пели неиссякающие звезды.

Лушке захотелось, чтобы ей подарили цветы.

* * *

— Гришина, к вам пришли! — рявкнул динамик.

Лушка обрадовалась, карантин сняли, сейчас появятся домашние пирожки, читающий взгляд, незаметный толчок к последующему Лушкиному шагу. Но радость была отчего-то меньше, чем представление о ней. Лушка, спеша по коридору к пропускающей двери, этому удивилась и даже обиделась за седого человека, который так поворотно вмешался в ее судьбу и стал единственным близким, укрывающим материнской нежностью и заботой. Она прислушалась к себе и вдруг поняла, что уже не страдает от одиночества и не скучает наедине с собой, в ней больше нет пустоты и провалов, а пребывает прохладный предваряющий свет.

Она подошла к решетке, поискала среди толпящихся Людмилу Михайловну, но той почему-то не оказалось. Лушка вопросительно взглянула на дежурную сестру, но сестра сердито дула в микрофон, который вдруг охрип, а перед Лушкой остановилось что-то другое, от другого шло настойчивое ожидание, ожидание мешалось с удивлением и прыгающим весельем, которое хотели укротить.

Хоть бы причесаться, напрасно подумала Лушка, и подняла глаза, чтобы увидеть, и утонула взглядом в нежных хризантемах, цветы приблизились к решетке и пахнули мятной свежестью, а Мастер сказал: