Русские сказки - Роман Злотников

— Вы уж давайте, голубчик, послужите делу революции, а я за вас непременно походатайствую перед Центральным бюро, — бормотал он, елозя толстыми, потными пальцами по ладони очередного посетителя.

Как правило, эти посещения заканчивались тем, что очередной командир или политуполномоченный отдергивал руку, брезгливо вытирал ее платком и, после нервного перекура у ступенек салон-вагона, спешно собирал подчиненных, до которых мог дотянуться, и, бросив на произвол судьбы вверенную ему часть или соединение, уходил к Птоцкому. Тот принимал всех, молча выслушивал произносимые срывающимся голосом признания в неверности и ослеплении мнимым постановлением бюро, милостиво оставлял очередному посетителю жизнь, но тут же отправлял его на передовую, утвердив в должности командира того отряда, который он привел. Так что относительные успехи Второго корпуса объяснялись еще и оказавшимся в распоряжении Птоцкого значительным числом боеспособных бойцов и командиров. Однако отошедший к Кастину Второй корпус ничем не мог помочь древней столице, поскольку, во-первых, Кастин находился лишь немного ближе к столице, чем злополучный Коев, правда, к северо-западу от нее в сторону новой столицы, а не к северу, как Коев, а во-вторых, только безумец решился бы в такой ситуации на какие-то наступательные действия. А Птоцкий был кем угодно, но только не безумцем.

На Центральном вокзале соратника Срайю встретили автомобиль и скромный конвой из десятка бойцов и двух сотрудников Особого отдела в черных кожанках. Срайя, выйдя из вагона, облегченно вздохнул и, бормоча:

«Ну, слава богу, добрались», — торопливо направился к автомобилю.

— Давай-ка, голубчик, в городской Комитет. И побыстрее.

Очутившись наконец в городе, который, как ему казалось, находился в надежных руках, и оставив позади, как ему представлялось, все неприятности, Срайя начал тут же прикидывать, как ему вывернуться из этой передряги и свалить всю вину на Птоцкого. Разгром он воспринимал в первую очередь как личную неприятность и именно исходя из этого собирался бороться с его последствиями. Однако через некоторое время он вдруг обратил внимание на то, что машина едет совсем не туда, где находился Комитет.

— А куда это мы едем?

Сидевший рядом особист лишь стиснул зубы, да так, что на скулах выступили желваки.

— Эй, милейший, я к вам обращаюсь? — по-барски раздражительно окликнул его Срайя.

Особист выругался вполголоса и, наклонившись к шоферу, хлопнул того по плечу.

— Ну его к черту, тормози.

Машина резко остановилась. Особист повернулся к «соратнику» и, направив на него дуло барабанника, зло бросил:

— А ну выходи, паскуда.

— Что-о-о? — округлил глаза Срайя.

— А что слышал, ыбло. — И особист ткнул дулом в лицо высокопоставленного пассажира.

Потрясенный Срайя взвизгнул, вывалился из салона автомобиля и, подгоняемый болезненными тычками барабанника, уткнулся носом в какую-то стену. Когда же он повернулся, то увидел, что напротив, в нескольких шагах от него, выстроилась короткая шеренга бойцов. Особист стоял у правого фланга, в его руке белел смятый листок бумаги.

— Что все это значит?

Особист, осклабившись, расправил листок:

— Городской Комитет действия, рассмотрев персональное дело…

У Срайи все поплыло перед глазами. Всю свою сознательную жизнь он прожил в убеждении, что его предназначение — властвовать над людьми. Именно это непонятно откуда взявшееся и на чем основывавшееся убеждение привело скромного помощника аптекаря в подпольный кружок, потом заставило принять предложение жандармской охранки, а еще позже ввело в узкий круг людей, вставших во главе великой страны. Жизнь раз за разом подтверждала его право на власть, вознося его все выше и выше несмотря ни на что. Те, с кем он когда-то начинал в кружке, давно уже сгнили на каторге. Те, кто был завербован жандармами в одно время с ним, либо нашли свою смерть от руки товарищей, либо, благополучно выполнив иудину миссию, отошли от дел и мирно доживали век под чужим именем. А он поднимался все выше и выше по лестнице власти, и вот, когда до вершины ему оставался только один шаг, все рухнуло. Срайя всхлипнул и, пронзительно крича: «Не-е-е-ет!» — бросился бежать по улице. Особист торопливо скомкал последние фразы длинного постановления и скомандовал быстро развернувшимся фронтом к беглецу бойцам:

— Огонь!

Грянул дружный залп, и Срайя, будто споткнувшись, рухнул на булыжную мостовую. Особист скорым шагом подошел к нему, попинал ногой, привычным жестом поднес барабанник к переносице и два раза нажал на спуск.

Когда вонь от дрянного газолина, на котором работали моторы исчезнувших за поворотом автомобилей, окончательно рассеялась, из подворотни выскочили двое оборванцев. Осторожно приблизившись к мертвецу, они потыкали его палкой и, то и дело озираясь, начали стаскивать с трупа шинель, сапоги и френч.

— Ты глянь, — пропитым голосом сказал один, — все почти новое, из «соратников», что-ля? Никак, своих стрелять начали. Ну, значит, точно суверен скоро город возьметь.

* * *

Утром город был разбужен колокольным звоном. И хотя этот звон был вызван наступившим церковным праздником — Триединением, большинство горожан восприняло его как некое знамение. Хотя колокола звонили и в прошлые церковные праздники, всем казалось, что в этот раз они звучат как-то более торжественно и громко. А может, так и было. Потому что даже на колокольнях самых маленьких церквушек, из-за скудости средств и зловещего внимания со стороны Особого комитета давно уже не имевших не только собственных звонарей, но и священников, в это утро заняли место добровольные звонари. И, будто по сговору, как только кончался один канон, на всех колокольнях тут же начинали другой. Так что колокольный звон, обычно звучавший не более часа, плыл и плыл над древней столицей, обещая чудо. И чудо произошло. Сначала откуда-то от Центрального вокзала, а потом со стороны Заречья, и от Льняной заставы, и от Крутогорья послышалась лихая солдатская песня, вырывающаяся из сотен луженых глоток:

— «Ах ты, брат Потам Покров, да ты не бойси унтеров. Эх, нам ведь в гвардии служить, а не девок ворошить. А у унтеров усы, да длиньше девичьей косы…»

Это торжественным маршем входила в древнюю столицу высадившаяся под покровом ночи из вагонов у северных окраин города бригада. Люди, заслышав такие знакомые, но уже столько лет не слышанные слова, сначала замирали, еще боясь верить своим ушам, но вослед песне нарастал грохот сотен ног, громко печатающих шаг по булыжной мостовой. И люди, бросая все, выскакивали на улицы. Четыре батальона бригады двигались по широким радиальным проспектам, сходившимся вместе у древнего Детинца, а еще два, разбитые на несколько штурмовых групп, проникли в город и, пользуясь ночной темнотой, почти бесшумно взяли под контроль Тащевские бараки, Центральный телеграф и здания Особого комитета и городского Комитета действия. Верхушка городского Комитета успела, однако, скрыться на автомобилях буквально за несколько минут до появления штурмового отряда. Когда князю доложили об этом, он только усмехнулся: