Летящая на пламя - Лаура Кинсейл

— Нак! Нак! — Ей удалось издать гортанные звуки команды, которую она каждый день слышала от арабов.

Верблюд жалобно взвыл и опустился на колени. Бедуин, сидевший у него на спине, завопил, протестуя против самоуправства Олимпии, и пнул верблюда ногой в бок. Тот снова начал подниматься на задние ноги, но Олимпия уже успела вцепиться руками в луку седла, а ногу закинуть на шею животному. И прежде чем верблюд встал на все четыре ноги, . она изо всех сил одной рукой толкнула всадника.

Тот потерял равновесие скорее от изумления, чем от толчка. Верблюд начал быстро кружиться на одном месте, чувствуя, что висящий у него на боку человек тянет его за повод всем своим весом. Бедуин упал па землю, а Олимпия, ухватившись руками за попону, довольно неуклюже вскарабкалась в седло, поджала под себя ноги и, вновь надев чадру, чтобы защитить лицо от палящего солнца, повернулась к Шеридану.

— Ну как? — спросила она.

Вокруг стояла мертвая тишина, прерываемая только криками верблюдов и голосами ссорящихся где-то в конце каравана торговцев.

Один из бедуинов начал громко смеяться. И хотя его никто не поддержал, но никто не стал и стаскивать Олимпию снова на землю.

Сброшенный араб устремил на нее испепеляющий взгляд. Девушка вежливо кивнула ему и сказала:

— Ла муакза.

Этой фразе ее научил Салаидин, и она означала примерно следующее: «Надеюсь, я никого не обидела». Бедуин оглянулся на своих бесстрастно взирающих на все происходящее соплеменников, как будто ожидал, что они вмешаются. Но никто не тронулся с места. Араб сделал шаг по направлению к Олимпии, еще раз оглянулся вокруг и снова отошел.

— Магхлисс. — пробормотал он и зашагал к лошадям.

— Великолепный выбор! — похвалил ее Шеридан. Он подъехал к Олимпии, как только караван тронулся в путь. К ее удивлению, Шеридан улыбался. — Все считают, что ты слишком строго наказала беднягу, ограбившего недавно караван из Дамаска, ты отобрала у него верблюда эмира.

Олимпия бросила взгляд на упряжь животного и только тут заметила, что она намного роскошнее, чем у остальных верблюдов. Очень скоро Олимпия сильно пожалела о том, что предпочла ехать верхом, так как при каждом движении, которое делал верблюд, она больно ударялась спиной о высокую спинку седла. Но зато Шеридан теперь ехал рядом с ней, а воздух был чистым, сухим и ароматным. Солнце уже село за цепь далеких гор, и горизонт окрасился в пурпурный цвет. На мгновение Олимпия ощутила радость бытия, хотя ее сердце сжималось от тревоги.

Через несколько часов взошла луна, освещая серебристым светом белые отложения соли на поверхности бесплодной почвы пустыни. Мимо в жуткой призрачной тишине двигался караван — длинная цепь животных и людей. Молчание нарушали лишь конные бедуины, тихо переговаривавшиеся между собой, объезжая колонну вьючных животных. Олимпия временами впадала в легкую дрему, откидываясь на высокую спинку седла. Очнувшись в очередной раз, она увидела, что Шеридан, ехавший рядом, взял в руку поводья ее верблюда и ведет его.

— О, прошу прощения, — смущенно пробормотала она, поняв, что выронила поводья во сне.

— Все в порядке, — спокойно отозвался он.

Олимпия взглянула на него, удивленная дружеским тоном, от которого уже давно отвыкла. Его фигура в белых просторных одеждах, казалось, мерцала призрачным огнем. Лицо Шеридана пряталось в тени, были видны только подбородок и губы.

Некоторое время они ехали молча по залитой лунным светом пустыне. В прохладном воздухе чувствовался едкий запах верблюжьего пота. Очертание горной цепи на горизонте скрылось в легком мареве поднимающегося над землей нагретого за день воздуха.

— Ты чувствуешь, что изменилась с тех пор, как убила человека? — внезапно спросил Шеридан.

Она взглянула на него. Вопрос вообще-то был довольно бесцеремонным и даже жестоким, но тон, которым он был задан, смягчал это впечатление.

Помолчав немного, Олимпия честно ответила:

— Я просто стараюсь не думать об этом.

— Ну да, конечно, — грустно сказал он.

Олимпия могла бы дотронуться до него, если бы протянула руку. И ей очень хотелось сделать это, но она боялась. Она, как всегда, попыталась представить себе, что бы сделала на ее месте Джулия, но на этот раз воображение отказало ей. Она ощутила себя беспомощной, глупой и ни на что на свете не способной.

— Я не хочу жить, — глухо сказал Шеридан. Отчаяние, звучавшее в его голосе, поразило Олимпию до глубины души; ее сердце устремилось навстречу Шеридану. Она больше не могла рассуждать и взвешивать каждый свой поступок. Отбросив все сомнения и опасения, Олимпия протянула руку и положила свою ладонь на руку Шеридана. Это прикосновение длилось секунду, а затем неловкое движение верблюда прервало их рукопожатие.

— Шеридан, — тихо промолвила Олимпия, — скажи мне, что случилось.

— Хорошо, я расскажу тебе все, — медленно произнес он, опустив голову и пряча от нее лицо, и опять замолчал.

— Я жду, не таись.

— Я боюсь, ты не поймешь и просто возненавидишь меня или, того хуже, начнешь презирать. — Он поднял голову и устремил взгляд в небо. — Да и как ты меня можешь понять!

В его голосе слышалось страдание. Олимпия молчала, хотя ей хотелось возразить ему, спорить, доказывать, что она сумеет все понять. Однако жизнь столько раз наказывала ее за самоуверенность, и поэтому Олимпия воздержалась от громких заявлений.

Деревянные седла поскрипывали в такт движениям верблюдов. Девушка следила за тем, как мимо проплывают однообразные пейзажи бесплодной пустыни.

— Я не настоящий, меня будто подменили, — снова заговорил Шеридан. — То есть я хочу сказать, что не ощущаю себя… Впрочем, это невозможно объяснить… Я как будто неживой. Я хожу, разговариваю, ем, но, в сущности, мертв. Меня нет здесь. — Шеридан глубоко, судорожно вздохнул. — Меня нет здесь!

Олимпия взглянула на него, смущенная такими словами и пораженная тоской, звучавшей в его голосе.

— Я никогда не смогу вернуться домой, — продолжал Шеридан. Теперь его слова лились безудержным потоком, как сквозь брешь взорванной плотины. — Я очень хотел вернуться домой, я так хотел оставить флот! Я ненавижу службу. Из-за чего? У нас не было ни одной нормальной войны, ни одного достойного противника. И тем не менее нас заставляли… — Из груди Шеридана вырвался звук, похожий на глухое рыдание. — Черт бы побрал их всех, тех, кто сидит в Уайтхолле, дымя своими трубками и жирея. Именно они отдали мне приказ подавить волнения рабов. Я преследовал невольников, ловил их, усмирял. А эти ублюдки бросили мой корабль на произвол судьбы, а потом подожгли его, чтобы замести следы.

Он замолчал, воцарилась тишина.

— Невольников заковали в кандалы… Я до сих пор слышу их звон… До сих пор!

Олимпия ухватилась обеими руками за луку седла. Ей стало нехорошо, она не промолвила ни слова, ожидая, что он скажет дальше.