За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

Хотя в этих и подобных петициях было очень много нового, мусульмане по-прежнему опирались на полицейскую власть режима как на незаменимую опору исламского сообщества, каким они представляли его. Они сохраняли за государством эту роль, несмотря на то что сами они и другие люди мечтали о всесторонней трансформации государственного аппарата во множестве областей жизни в разгар революционной смуты 1905–1907 гг. Ярчайший пример – просьба об официальном запрете выхода из ислама (без шестимесячного «увещания» от мусульманского религиозного деятеля). Единогласный призыв к «свободе совести и религии» объединял старообрядцев и другие раскольнические ветви православия с нехристианами – евреями, буддистами и, конечно, мусульманами. Для последних, в частности, право выйти из православия, особенно когда крещение было принудительным или обусловленным крещением предков, фигурировало как один из главных поводов для недовольства государственными чиновниками, слишком низко склонявшимися перед крестом.

Призывая к государственному посредничеству в случаях выхода из ислама, эти мусульмане стремились к равному положению с влиятельной церковной фракцией, настаивавшей на государственной защите своей религии. Они требовали у государства ограничить свободу совести для мусульман, когда эта свобода позволяла им выходить из ислама. Тем самым эти просители подставляли себя под такую же критику, что направлялась против православных иерархов, сделавших полицейское принуждение краеугольным камнем церкви. Эта симметрия выглядит тем удивительнее, если вспомнить пункты этой же оренбургской петиции, в которых предполагалась расширенная роль государства в дисциплинировании мусульманской общины и в регуляции ее морали. К пункту о продовольственном обеспечении мусульманских призывников добавлялось, что мусульман следует держать подальше от вина. В других пунктах повторялись многочисленные просьбы мусульман к правительственным чиновникам при Николае II: «Для ограждения святости семейного очага и сохранения в чистоте наших семей» просители желали, чтобы государственные власти «воспретили мусульманам открытие домов терпимости, а женщин мусульманок безусловно не допускать к занятию проституцией»[544].

* * *

В 1905 и 1906 гг. мусульмане стали значительно активнее в политике. Представители мусульманской элиты, как мужчины, так и женщины, подобно другим образованным россиянам, основывали газеты, журналы и гражданские организации для распространения образования и филантропии[545]. Известные люди собирали съезды для выработки политических требований (четвертый такой съезд прошел в 1914 г.). Делегаты, как и мусульманские просители со всех концов империи в 1905 г., требовали конституционной монархии и равноправия с христианами и другими подданными царя. Они добивались, в частности, уважения к мусульманским праздникам и публичной поддержки их школ и духовенства[546]. Они стремились реорганизовать официальные исламские иерархии, в частности основать муфтият для туркестанских мусульман, и предлагали, чтобы каждого муфтия выбирали голосованием всей общины на пятилетний срок. Следовало учредить новую верховную должность – раис аль-улама, который контролировал бы их всех как высший представитель российских мусульман с правом доклада напрямую царю[547].

Мусульманам не удалось заручиться поддержкой этих реформ в Думе, которая уделила преимущественное внимание улучшению положения старообрядцев[548]. После 1909 г. церковь препятствовала планам правительства по принципиальной реформе законодательства о неправославных конфессиях. Премьер-министр Петр Столыпин, в прошлом сторонник расширения веротерпимости, провозгласил перед Думой весной 1909 г.: «Монарх, согласно нашему закону, есть защитник Православной Церкви и хранитель ее догм… [и] эти религиозные законы будут действовать в русском государстве и будут утверждены русским царем, который для более чем ста миллионов человек был, есть и будет царем православным»[549].

Несмотря на прошения мусульман, правительство стало бороться с «панисламизмом», который, по его мнению, усилился благодаря поражению от японцев. Представители Министерства внутренних дел, просвещения, юстиции и Военного министерства ухватились за мусульманские политические требования как за свидетельство «сепаратизма». В 1910 и 1913 г. они собирали специальные комиссии для обсуждения «мусульманского вопроса» и пересмотра законодательства по исламским делам. К участию в этих комиссиях пригласили миссионеров из Поволжья, которые требовали более строгого государственного контроля над мусульманскими школами и ликвидации официальных исламских иерархий[550].