Аввакум - Владислав Бахревский

С удовольствием прочитал, как «великий господин» клянчил у него, великого государя, прежней своей жизни:

«…Все веселилися, все праздновали… Один я, как пес, лишен богатой вашей трапезы. Но и псы питаются от крупиц, падающих от трапезы господ своих. Если я не считался врагом, то не был бы лишен малого ломтя хлеба от богатой вашей трапезы. Пишу это не потому, что хлеба лишаюсь, но требуя милости и любви от тебя, великий государь. Молю, перестань, Господа ради, понапрасну гневаться…»

Алексей Михайлович улыбался во все лицо. Он и Дементию Башмакову улыбался той же улыбкой, хотя думный двяк вошел не спросясь, по делу, стало быть, спешному.

– О Никоне пришел сказать? – сразу спросил Алексей Михайлович.

– О Никоне… Митрополита Питирима вчера на всенощной анафеме предал.

Алексей Михайлович захлопал ресничками, и от этого хлопанья глаза у него сделались маленькими.

– Поди пока, Дементий! – попросил тайного своего дьяка. – Поди ради Бога! Дай опамятоваться.

Подождал, пока дверь закроется, и заплакал.

11

Перед тем как поцеловать супруга в личико да на бочок повернуться, Мария Ильинична вспомнила с улыбкой:

– Аннушка нынче куклу из ниток сплела. Набрала разноцветных клубков и сплела. Нарядную, веселую, и ведь такая терпеливая! Нитку ниткой оплетает, пальчики маленькие, тоненькие, слушаются не больно хорошо. Правду сказать, сестрица моя да Федосья Прокопьевна помогали голубушке. Головку кукле сделали, руки-ноги. Аннушка потом подошла ко мне и говорит: «Маменька-царица, это тебе мое даренье». Уж смеялись мы, смеялись. А она – пуще всех. Вот уж колокольчик! Когда Аннушка смеется, весь Терем затихает, слушает.

– Хорошие у нас детки, – сказал Алексей Михайлович. – Ты у меня умница.

Похвалил царицу и заснул.

Во сне к нему тотчас пришел Никон.

– Догадался без спросу явиться?

– Догадался, – сказал Никон, садясь на постель.

– Что же ночью-то? Ты бы на обед приходил.

– На обеде у тебя народу много. И все мои ненавистники.

– На Николу Вешнего приходи. Соберу тех, к кому ты был добр.

– Приду, коль старое забыто.

– А чего забывать? Ничего и не было.

– Было, – сказал Никон. – Ты меня разлюбил.

– Да ведь не разлюбил!

И они заплакали, и сладкими были их горькие слезы.

– Про Новый Иерусалим хочу тебя спросить! – спохватился государь. – Не кощунство ли это – перенять святость у Святой земли… Ты бы поискал прозорливых старцев, что им Иисус Христос-то сказывает.

– Старцев искать надо. Пойдем вместе поищем, коли хочешь, – предложил Никон.

– А где их искать?

– На Руси.

– А царство на кого оставить?

– Да на Аннушку!

Алексей Михайлович очень удивился:

– Ей же четыре года.

– А пальчики-то у нее, пальчики-то нитку с ниткой сплетают!

Алексей Михайлович наморщил лоб, чтоб сказанное Никоном в ум взять, и проснулся. Он нынче не стал рассказывать царице о новом неистовстве святейшего, о проклятье Питирима.

Ведь через крутицкого – все царское семейство проклято.

«Сладко ему кушать надо!» – хотел рассердить себя, да только напугал и поскорей заснул, как спрятался.

Утром новость: захворала царевна Анна. Запылала, заметалась. Царь, встревожась, поспешил к Троице, к Сергию. Оставил в Москве делами править Глеба Ивановича Морозова, самого неговорливого, нешумного ближнего боярина.

У Глеба Ивановича – известное дело – своих желаний словно никогда и не было. Никакого новшества не позволит, но и худа не допустит.

Ни Господь Бог, ни Сергий молитв царя не услышали.

Умерла царевна Анна 9 мая, на Николу Вешнего.

Мария Ильинична плакала, но сама распределила приезжих боярынь, кому в какую ночь сидеть у гроба.

В первую – княгине Авдотье Семеновне, жене Якова Куденетовича Черкасского, да Алене Васильевне, жене Петра Михайловича Салтыкова. Во вторую – княгине Марье, жене Ивана Алексеевича Воротынского, и вдове Василия Васильевича Бутурлина Настасье Григорьевне, в третью ночь – княгине Авдотье Федоровне, жене Никиты Ивановича Одоевского, да Авдотье Андреевне, жене боярина Василия Ивановича Стрешнева.

В четвертую – Стефаниде Семеновне, вдове боярина Ивана Васильевича Морозова, да Ульяне Осиповне, вдове оружейничего Григория Гавриловича Пушкина.

В пятую – Федосье Прокопьевне, жене Глеба Ивановича Морозова, а с ней Аксинье Матвеевне, жене окольничего Федора Михайловича Ртищева-старшего. Жену младшего Ртищева, с кем государь в детстве рос, – Ульяну – Мария Ильинична назначила на шестую ночь.

На девятый день по смерти царевны Анны к Никону приехал от царя Дементий Башмаков.

Святейший, горюя о преставившейся крестнице, все девять дней жил и молился в скиту.

Башмаков привез от царя красное вино, пшеничную муку, мед, рыбу. Никон потрогал муку на ощупь.

– Хороший помол. На пироги. Мед, чую, липовый, духмяный. Осетры велики, стерляди много. Благодарствую. Да пошлет Господь моему благодетелю по его щедротам.

– Монастырю огород большой пожалован, знаешь ли ты о том? – спросил Башмаков. – Государю про огород ты не писал.

– Я князю Юрию Ивановичу Ромодановскому писал. Он огород пожаловал, ему и спасибо.

– Еще государь велел спросить, кто тебе говорил, что на дорогах заставы и духовным людям в твой монастырь ездить запрещено?

– От кого слышал, не помню. Так ведь заставы-то через каждые десять верст.

– Заставы убраны. Ставили их не ради тебя, святейший, не ради духовных людей, но ради мирских. По воскресеньям да в праздники ленятся в церкви ходить. Отговорку придумали: дескать, к тебе ездили. Ты лучше скажи, зачем анафему говорил митрополиту Питириму? Питирим на Ослю садился по указу великого государя.

– Если крутицкий исполнял указ великого государя, то я великого государя прощаю и благословляю. Только что-то ему уж и сказать ничего нельзя. В древние времена греческим государям даже пустынники писали и государи их слушали.

– При древних греческих василевсах церковь ереси заедали, вот пустынники и обличали еретиков. Ныне ересей, слава Богу, нет и тебе обличать некого.

Никон перекрестился:

– Господь помилуй! Скажи, Башмаков, мы тут как в темной яме живем, какие от воеводы Трубецкого вести, побил он Выговского?

– Князь Алексей Никитич прогнал казаков от Константинова. Теперь вместе с князем Ромодановским под Конотопом стоит.

– Слышал я, будто в Каменец-Подольске собираются воедино: венгерский король Ракоци, молдавский господарь Стефан, турки, татары, все по Киев пойдут помогать Выговскому.