Дар сгоревшего бога - Джеймс Клеменс

Она казалась сейчас гораздо моложе. И одновременно — гораздо старше.

— Я вспомнила, — сказала она с такой печалью, что у Бранта защемило сердце. — То, что пропало за века бреда и безумия. То, что украло Размежевание… вернул мне маленький камушек.

— И что же это? — тихо спросил Тилар.

Глаза ее смотрели куда-то сквозь него, словно не видя. Но она ответила:

— Мое имя… Мийана.

И только она произнесла это, как земля содрогнулась. Покатились с грохотом камни. Затряслась листва на деревьях, словно с них вспорхнули тысячи птиц. Глубоко под ногами послышался глухой рев, исполненный горя и печали.

Черная река за спиной Охотницы раскололась, явив свое огненное сердце. Оттуда пахнуло жаром, словно сердце это скорбно вздохнуло.

Мийана повернулась лицом к далекой горе на юге. И Брант понял, что напомнила ему дрожь земли — так содрогались мгновением раньше плечи богини. От затаенных рыданий.

Она прошептала, глядя на вулкан, несколько слов. Их никто, наверное, не должен был слышать. Но Брант услышал.

— Мать… прости меня…

Потом Мийана поднялась на ноги. И заметила наконец мальчика, стоявшего перед ней на коленях. Заговорила с ним, глухо и печально:

— Брант, сын Рилланда… мы с тобой оба что кости в зубах судьбы — остались, обглоданные, ни с чем. — Она оглянулась на зеленый лес. — Но есть госпожа еще жесточе. Память. Ей все едино — ужас и красота, радость и скорбь. И она заставляет нас глотать все без разбора — и сладость и горечь. Пока не перельется через край.

Она умолкла, взгляд снова стал отсутствующим. Сделала шаг назад. Другой.

Брант понял ее намерение.

— Госпожа… не надо…

Еще шаг… Она взглянула на него, глаза блеснули.

— Что ж, признаюсь напоследок. Чтобы ты возненавидел меня еще больше.

— Но я не…

— Я убила твоего отца. Пантеру, которая его загрызла, послала я.

Брант силился понять, что она говорит, и не мог. Выдавил, заикаясь:

— П-почему?

— Я была уже безумна. Но возможно, уже обо всем догадывалась, потому и нанесла удар.

— О чем? — опередил мальчика Тилар.

— Рилланд принес мне не тот дар. Вместо надежды — проклятие. Вместо моего имени — порчу.

И тут Брант понял.

Отец принес ей череп Кеорна. Вместо камня. Не зная силы ни того ни другого, случайно сделал роковой выбор. «Мы с тобой оба что кости в зубах судьбы — остались, обглоданные, ни с чем», — вспомнились мальчику ее слова.

Она снова посмотрела на лес вдали.

Если бы они остались ни с чем… Но все было много хуже.

Богиня прошептала:

— Пока не перельется через край.

Последний шаг назад… и она ступила в разверстую за спиной трещину. Расплавленный камень раздался, принимая ее. Мийана открыла рот, но с уст не сорвалось ни звука. Боль сердца была страшнее мучений плоти.

Лицо ее вновь обратилось к горе — источнику поглощавшего ее тело пламени.

И Брант увидел в нем одну любовь.

— Благодарю за то, что защитила этих немногих… — прошептала она. — Я хочу вернуться домой.

Раскинула руки и упала в огненную бездну, как в объятия любимого. Отбросив ненужный более камень.

Он подкатился к ногам Бранта. Мальчик наклонился и поднял его. Второй раз боги вручали ему дар, сгорая в огне…

Но теперь он знал, что это такое.

Не просто камень.

Надежда потерянного мира.

Солнце садилось, когда они поднимались к Разделу. Пылали в закатных лучах пики-близнецы Горна. Позади осталась лига пути, но никто за все это время не проронил ни слова. Не потому, что подъем был очень крут или горе сковывало уста.

Путники испытывали чувство сродни душевному онемению. Пытаясь осмыслить и принять случившееся, покуда тупо переставляешь ноги. Остановись они — и никто уже не сдвинулся бы. Слишком много ужаса вместилось в этот единственный день, в краткий промежуток от восхода до заката. Его нужно было пережить, сделать прошлым.

Но кое-кто пытался рассуждать вслух.

— Камень… это многое объясняет, — бормотал Роггер.

Тилар покосился на него. Вопроса не задал, но вор и не стал его дожидаться.

— Охотница…

— Мийана, — поправил Тилар. Он помнил, какую цену заплатила богиня за это имя. И предавать его забвению не собирался. — Ее звали Мийана.

Роггер кивнул.

— Она сказала: камень соединил то, что было разделено.

— Да. — У Тилара еще звучали в ушах ее слова: «Кусочек прежнего дома. И его довольно, чтобы помочь одному богу обрести равновесие».

— Боги, живущие в Мириллии, разделены на три части. — Роггер начал загибать пальцы. — Одна в наэфире, другая — во плоти — здесь, третья пребывает в высоком эфире. Но частичка родного мира, видимо, снова делает их одним целым, и это подобно возвращению домой. Когда Мийана взяла камень в руки, к ней слетелись ее эфрин и наэфрин. Как мотыльки на свет.

— Похоже на то, — сказал Тилар.

— В таком случае стоит основательно разобраться с тем, что произошло.

Возможно, это тоже могло помочь справиться с пережитым. Размышление и понимание…

Брант и Дарт, прислушиваясь к разговору, подошли ближе. Вор кивнул в сторону девочки.

— Ты помнишь, что говорил о гуморах Дарт мастер Геррод? Почему в них нет Милости?

Тилар одернул его сердитым взглядом. Об истинной природе Дарт знали немногие.

— Помню, — сказал он коротко.

Дарт была дочерью богов, но родилась в Мириллии. Не разделенной. А по мнению Геррода, Милость у богов появилась именно потому, что они были разделены. Их сущность как бы растянулась на три разных мира, и растяжение это породило силу в гуморах. У себя же в королевстве, когда оно было еще целым, боги Милости не имели.

Роггер сменил тему:

— Когда Мийана взяла камень, в ней что-нибудь изменилось? Сила не уменьшилась?

— Милость в ее глазах как будто погасла, — ответил Брант.

— Вот! Как только камень сделал свое дело, Милость пропала. И поскольку песня-манок действует только на тех, кто Милостью осенен…

— Мийана освободилась, — закончил Брант. — Песня утратила над ней власть.

— Или власть ее ослабла. Мне думается, боги не могут стать такими, какими были до Размежевания, ведь они остаются в Мириллии. Просто их недостающие «я» притягиваются ближе. Взять хоть Кеорна. У него был этот камень, и все же он надолго подпал под чары. Правда, в конце концов нашел в себе силы сбежать…