Ассасины - Томас Гиффорд

— Они — это Церковь?

— Кто ж еще...

— Ну, ладно, вернемся снова к Мэри Дрискил. В это тяжелое для нее время, в период затяжной депрессии, она почему-то не обратилась к Церкви. Во всяком случае, официально. Она не ходила на исповеди, а все потому, что не могла признаться священнику в том, что у нее на уме. Но была подруга, которой она могла довериться, и звали ее, как вы уже догадываетесь, сестра Мария-Ангелина. Ока договорилась с ней, встретились они в доме Мэри в Принстоне, поздно вечером, когда дети уже спали. Хью отсутствовал, и Мэри Дрискил рассказала монахине о том, что произошло с отцом Говерно.

— И теперь, — вставил Саммерхейс, — монахиня рассказала это вам.

— Да. И я хочу убедиться, что все рассказанное ею — правда. Вы единственный, кто может подтвердить или опровергнуть эту историю. Хотите ее знать?

— Что ж, согласен вас выслушать. — Улыбка словно приклеилась к лицу Саммерхейса, взор отсутствующий, глаза ясные, ледяные.

— Мэри Дрискил познакомилась с отцом Говерно еще до войны, когда Хью находился в Риме, работал на Церковь. Несколько раз Говерно приходил к ним в домашнюю часовню, служил там службу. Это был порядочный, серьезный и очень верующий человек, настоящий священнослужитель. Мэри полностью ему доверяла. И вдруг он влюбился в эту красивую молодую женщину, такую одинокую. Было это году в 1936-м или 1937-м, я вечно путаюсь в датах...

— Это неважно, продолжайте.

— Короче говоря, они стали любовниками. И, очевидно, их обоих очень мучило чувство вины. Но страсть оказалась сильней. То был бурный и мучительный роман, с полуночными визитами в дом в Принстоне, чистейшей воды мелодрама, сочиненная Джоном О'Хара. Два ревностных католика разрывались между страстью и долгом. А потом они узнали, что Хью Дрискил должен скоро вернуться из Рима. Что же делать? И они решили: вот самый подходящий момент, чтобы оборвать эти отношения, пусть это очень нелегко, но другого выхода просто нет. А потом вдруг оказалось: не только нелегко... просто невозможно. Для отца Говерно в первую очередь. Он названивал ей, она не подходила к телефону, отказывалась его видеть. Он писал ей письма, она не отвечала. И тогда он решился на отчаянный шаг.

Однажды ночью, когда Хью был в отъезде, он постоянно куда-то ездил, отец Говерно явился к Мэри в дом. Та пыталась прогнать его, твердила, что между ними все кончено, они долго спорили, ссорились. И тут отец Говерно решил, что с него хватит. Повалил Мэри Дрискил на пол, сорвал с нее одежду и изнасиловал. И длилось это достаточно долго... Стояла снежная зимняя ночь. Собрание, на которое ездил Хью, закончилось раньше, чем он рассчитывал, ну и Хью отправился домой. Вошел и увидел, как его жену насилует священник... Хью был вне себя от ярости. Схватил первое, что попалось под руку, серебряную фигурку медведя из дорогого лондонского магазина «Асприз», ударил ею по голове отца Говерно и... убил его. И уже потом он с помощью жены инсценировал самоубийство. Повесил тело в саду на яблоневом дереве, и инсценировка вполне удалась. Однако больше всего сводило Мэри с ума не то, что муж в запальчивости убил отца Говерно, нет, нет, ее больше всего на свете мучил тот факт, что похоронили священника как самоубийцу, вне Церкви... Она долго мучилась, а потом просто не смогла больше этого вынести и рассказала сестре Марии-Ангелине. — Данн допил уже остывший кофе. — А теперь, мистер Саммерхейс, мне хотелось бы знать, так ли это было на самом деле?

Какое-то время Саммерхейс молча смотрел на него. Затем вздохнул и переменил позу.

— Нет, — тихо сказал он. — Все было не так. Давайте попросим Эджкомба принести нам еще кофе. И я расскажу вам, что произошло на самом деле.

* * *

Еще одна ночь в маленькой комнатке с узкой постелью, книжным шкафом и двумя старинными медными лампами, лампочка в одной из них перегорела месяца два тому назад. Еще одна ночь в комнате, где пахло священником и виски. В уголке, отведенном под кухню, громко гудел маленький холодильник. В сыром воздухе плавали густые слои табачного дыма. На улице моросил нескончаемый осенний дождь, бурные потоки воды с узких улочек уносило в Тибр. На углу, в дверном проеме, маячила все та же шлюха, ночь ей предстояла долгая и в связи с погодой, очевидно, не слишком прибыльная.

Монсеньер Санданато стоял у окна, всматривался в ночь, но толком ничего не видел. Он ушел от кардинала поздно, уже после того, как Д'Амбрицци удалился в свои покои. Вернулся к себе в квартирку, очень хотел спать, но боялся уснуть, зная, что стоит закрыть глаза, и он снова увидит все тот же навязчивый кошмар. А потому достал бутылку виски «Гленфиддич», наполнил стакан и подошел с ним к окну.

Множество раз он перебирал в памяти все моменты беседы с сестрой Элизабет, что состоялась за обедом у кардинала. И вот теперь не мог удержаться от этого снова. Это заводило его, возбуждало, заставляло обдумывать каждое ее высказывание и выстраивать собственную версию. Версию об убийствах, которые «обнаружила» сестра Валентина, версию о том, что, возможно, седовласый священник являлся тем самым Саймоном, в чем была убеждена сестра Элизабет. Была у нее и еще одна версия, объясняющая, что такое «заговор Пия», о котором упоминал Торричелли. Согласно этой версии, заговор затеял сам Папа Пий, и цель его состояла в том, чтобы вновь привести в действие ассасинов, чтобы использовать их во время оккупации нацистами Парижа.

Определенный смысл во всем этом прослеживался. Сестре Элизабет никак нельзя было отказать в ясности мышления и логике. Но когда он спросил ее, почему... почему людей убивают сейчас, почему в этот список попала Вэл и другие люди, которых она знала, Элизабет утратила уверенность. Выборы нового Папы... Ради чего еще могут пролиться реки крови?...

Он добавил в стакан виски, пальца на два, вздохнул. Потом потер усталые покрасневшие глаза. Что, черт побери, происходит, и будет ли этому конец? Ему захотелось выйти, почему-то казалось, что на улице, среди туристов, тихо переговаривающихся между собой священников и мужчин, занятых поисками девочек, будет безопаснее. Но от кого следует ждать опасности? Наверное, от собственных потаенных мыслей.

И еще он понял, что стены Ватикана перестали казаться родным домом. Там после всех этих убийств царили смятение, замешательство, нерешительность и страх. Подобно щупальцам опутывали и сжимали они самое сердце Церкви. Он ненавидел свою квартиру за запах одиночества, сожалений и бесконечной борьбы с самим собой. Но бежать было некуда. А жаль. Может, удалиться в один, из старых тихих монастырей и просидеть там до конца жизни непокойной и привычной обстановке, где все знакомо, где жизнь течет размеренно и плавно, где четко знаешь, что происходит и зачем?...

Навязчивая мысль, сидит в голове и бренчит, точно детская погремушка. И он покачал головой в надежде отогнать ее. Позже. Это он всегда успеет.

Мысль о телефонном звонке вновь пробудила его к жизни.

Услышав голос в трубке, он вздрогнул.

Сестра Элизабет засиделась на работе допоздна, но когда позвонил монсеньер Санданато, не колеблясь ответила: да, да, конечно, заходите, — однако предупредила, что много времени уделить ему не может. Слишком устала сегодня, объяснила она, работы полно, и когда все это кончится, неизвестно.