Габриэль Гарсиа Маркес - Сергей Марков

В Мехико Маркес поселяется в новом, приличествующем его положению в обществе — noblesse oblige (положение обязывает), — доме. Творчеством и существенными пожертвованиями он неизменно поддерживает левых в Колумбии, Аргентине, Никарагуа, Анголе… Он помог основанию и становлению организации, деятельность которой посвящена борьбе против насилия латиноамериканских властей и освобождению политических заключённых. Он завязал дружбу с «Высшим лидером Панамской революции» Омаром Эфраином Торрихосом, продолжал и крепил дружбу с Фиделем Кастро — однажды в апреле, когда Маркес вновь был в Гаване и ждал решения по своему предложению написать очерк или книгу о героизме кубинцев в Африке, Фидель вдруг сам приехал к нему на джипе в отель «Насьональ», вывез за город и два часа говорил о еде, вдаваясь в необыкновенные сельскохозяйственные и гастрономические тонкости. «Откуда вы так много знаете о еде?» — спросил Маркес. «Узнаешь, друг мой, когда отвечаешь за то, чтобы прокормить целый народ!» Естественно, эти действия внушали колумбийским и североамериканским властям не слишком пылкую любовь к писателю. Его поездки в США совершались по лимитированной визе (случалось, отказывали без объяснений) и должны были одобряться Госдепартаментом. (Ограничения были отменены только президентом Клинтоном.) Он встречался и с Раулем Кастро, министром обороны Кубы. «В увешанной картами комнате, где находились все советники, он начал раскрывать военные и государственные секреты, что вызывало удивление даже у меня, — вспоминал Маркес. — Специалисты приносили закодированные сообщения, расшифровывали их и объясняли мне всё — секретные карты, суть операций, инструкции, всё — в мельчайших деталях. Мы просидели с десяти утра до десяти вечера…» В 1977 году Маркес опубликовал «Операсьон Карлота», цикл эссе, посвящённых роли Кубы в Африке, эссе перевели на множество языков и перепечатали в десятках стран, братья Кастро остались довольны. Но, несмотря на дружбу с Фиделем (Льоса неустанно называл его «лакеем Фиделя Кастро»), поздние 1970-е Маркес проводит за написанием в том числе и, по его признанию, «резкой, очень откровенной» книги об ошибках кубинской революции и о жизни при правлении Кастро. Книга эта до сих пор не издана, и Маркес говорил, что придерживает её до тех пор, пока отношения между Кубой и США не нормализуются.

Так или иначе, он постоянно напоминал миру о себе. И мир о нём не забывал — то и дело выходили критические статьи, рецензии, интервью, эссе. О его творчестве спорили.

Нельзя сказать, что критики были единодушны. Некоторые высказывали сомнения, можно ли Гарсиа Маркеса называть великим писателем (уже называли), а «Сто лет одиночества» — бессмертным шедевром. Американский критик Джозеф Эпстайн в «Комментэри» превозносит композиционное мастерство романиста, однако находит, что «его безудержная виртуозность приедается». «Вне политики, — отметил Эпстайн, — рассказы и романы Гарсиа Маркеса не имеют нравственного стержня; они не существуют в нравственной вселенной». И всё же — «Его книги озарены искромётной иронией и верой в то, что человеческие ценности нетленны, — отмечает Джордж Р. Макмарри в монографии „Габриель Гарсиа Маркес“. — В своём творчестве Гарсиа Маркес проник в суть не только латиноамериканца, но и любого другого человека».

— Но политика в жизни Габо играла всё более важную роль, — говорила Минерва Мирабаль. — Никогда он не был лакеем Фиделя, это чушь! Он всё время бился за освобождение политзаключённых! Я сама была свидетельницей, как на приёме в Гаване в честь премьер-министра Ямайки Мэнли Фидель подошёл к Габо и сказал: «Ладно, можешь забирать своего Рейноля». А Рейноля Гонсалеса обвиняли в заговоре с целью убийства Фиделя из базуки, а также в уже совершённых убийствах, взрывах… Притом все обвинения он признал. Маркес беседовал с ним в тюрьме, когда собирал материал для очерков. Жена Рейноля пришла к Габо в гостиницу, умоляла спасти мужа. Маркес много раз просил Фиделя, тот обещал, но ссылался на своих коллег из Госсовета, которые были против помилования. И вот, наконец, — добился, я видела, как счастлив был Габо!

В июле 1978 года в доме у Маркеса на улице Огня, 144, в Мехико побывал корреспондент АПН Владимир Травкин:

«Открылась тяжёлая деревянная дверь в стене, сложенной из грубо отёсанного камня, на пороге стоял человек средних лет, одетый в тёмно-синий комбинезон, какие носили испанские республиканцы в годы войны против Франко, а сейчас носят автомобильные механики… Хозяин сразу перешёл на „ты“. Это принято в Мексике, да и в других странах Латинской Америки, особенно среди интеллигенции.

„— Я должен тебе признаться, — говорит автор „Ста лет одиночества“, — что очень не люблю давать интервью. Поэтому давай просто поговорим, а ты потом напечатаешь всё, что сочтёшь нужным“.

Встреча состоялась накануне Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Гаване. С этой темы и началась беседа. Габо говорит спокойным, тихим голосом, иногда усмехается сказанному, жестикулирует мало, движения рук плавные. „Стало уже штампом утверждать, что будущее принадлежит молодёжи, но надо иметь в виду, что тогда, в будущем, она уже не будет молодёжью. А многое зависит и от того, кто это мнение высказывает. Я — профессиональный оптимист, всегда верю в молодёжь. Я гораздо лучше понимаю молодых людей, чем моих сверстников. Сейчас, когда мне пятьдесят, я очень хорошо понимаю двадцатипятилетних. Когда мне исполнится пятьдесят пять, я ещё лучше буду понимать двадцатилетних. Это, что ли, форма самозащиты, защиты против усталости и смерти. По сути, это выражение подсознательного стремления к бесконечности, к бессмертию. И неудивительно, что персонажи моих книг живут до ста лет и больше. Я лично очень оптимистически смотрю на молодёжь. Что же касается поколения моих детей, то у меня нет ни малейшего сомнения, что революция Фиделя Кастро была важнейшим фактором формирования их сознания. А ведь кубинская революция — это революция молодых… Я вспоминаю, с каким энтузиазмом встретили в Западной Европе весть о кубинской революции. Мгновенно всё кубинское стало модным, вплоть до длинных волос и бород. В Европе радовались потому, что кубинцы ‘забили гол’ в ворота Дяди Сэма, который всем надоел своим зазнайством. Латинская Америка стала интересна всем… И однажды я вдруг почувствовал, что могу быть гражданином любой страны Латинской Америки. В моём сознании исчезли разделяющие её границы. Я стал сознавать, что я — латиноамериканец… Но где, кстати, я чувствую себя лучше всего, где я нахожу больше всего моих корней — это Ангола, Чёрная Африка…“».

Год спустя Травкин вновь посетил Маркеса на улице Огня в Мехико. На этот раз писатель собирался в большое зарубежное путешествие: Япония, Вьетнам, СССР…

«— Я еду во Вьетнам потому, что уже давно хочу это сделать, — рассказал Маркес. — Несмотря ни на что, я продолжаю верить, что основной враг Вьетнама и основной враг Советского Союза — это американский империализм, а не Китай. И хотя я отдаю себе отчёт в том, что он тоже большой враг, мне всё-таки хочется верить, что это враг эпизодический… Я хочу написать серию репортажей о правде Вьетнама и опубликовать их на Западе. А после Вьетнама я поеду на Московский кинофестиваль. Меня часто спрашивают о состоянии культурных связей между СССР и Латинской Америкой, о советском культурном влиянии. Оно, к сожалению, недостаточное. Несмотря на то, что американская пропаганда кричит, например, о советизации Кубы. Однажды вечером мы с одной латиноамериканской журналисткой сидели в баре отеля в Гаване. Она уже несколько дней находилась там. Так вот она мне говорит: „Если я и не могу чего-то выносить на Кубе, так это сильнейшего советского культурного влияния!“ Я ей ответил: „Ты не обратила внимания, что этот человек, который играет на фортепиано здесь, в баре, где мы с тобой разговариваем, уже два раза исполнил мелодию из ‘Крёстного отца’, три песни из репертуара Фрэнка Синатры, сыграл две кубинские песни и до сих пор не сыграл ни одной советской? А в Советском Союзе есть очень красивые песни!“ И этот случай можно отнести и ко всей Латинской Америке. Трудно давать рецепты, но мне кажется, что я уже сделал кое-что в этом направлении. Мои книги издаются большими тиражами в СССР, и я считаю, что внёс свой скромный вклад в это важное дело. У вас есть прекрасные писатели: Толстой, если мне предложат выбирать из всей мировой литературы, я назову Толстого, „Война и мир“ самый великий роман в истории человечества! У вас гениальный Достоевский! Из современных — Шолохов и Булгаков. Но дело в том, что ни русские классики, ни современные советские авторы ещё не известны широким массам латиноамериканцев… А с пропагандой и у вас, и у нас дело обстоит не лучшим образом. Я как-то сказал Фиделю, что на свете есть только одна газета хуже „Гранмы“[3]. Это — „Правда“».