Другая половина мира - Михаил Ахманов

Он остановился, чтобы дать девушке передышку, медленно повернул голову, осматриваясь по сторонам. На востоке торчали растрепанные веера пальм, а над ними яркой лаковой зеленью блестели в солнечных лучах кроны похожих на магнолии деревьев; на западе тихо плескались волны, с шуршаньем набегали на песок, заботливо вылизывали его и откатывались назад. Между пальмами и морем изгибалась серповидная полоса песка, заваленного древними костями и чешуей, с двух сторон ограниченная скалами; берег этот казался челюстью гигантского змея с выбитыми и перетертыми в мелкую сероватую пыль передними клыками. Если не считать рокота волн, здесь царила мертвая тишина. Ни шороха не доносилось из леса, где остались сопровождавшие их одиссарские воины, молчали скалы и море, застыли недвижимо редкие облака, и лишь предвестник кружил в вышине, простирая длинные упругие крылья. Кружил, но к волнам не спускался и скорую бурю не пророчил.

— Пойдем! Я отдохнула, — прохладные пальцы Чоллы сжали его локоть. Дженнак вытер со лба пот, поглядел, прищурившись, на солнце, и расстегнул ремень с подвешенными к нему клинками и кинжалом.

— Сейчас… Прости меня, тари… Если ты не возражаешь… Жарко!

Он стянул плотную полотняную тунику, снял обувь и браслеты, оставшись в одном легком набедренном шилаке; бросил одежду на песок, а пояс с тайонельскими клинками повесил на шею. Странно, но Чолла следила за его разоблачением с одобрительной улыбкой, будто он сделал именно то, что требовалось, и в самое нужное время. Ее алое одеяние из шелка выглядело воздушным и легким и скорей холодило, чем согревало. Дженнак заметил, что ткань просвечивает в солнечных лучах, окружая стройное тело девушки розоватым ореолом; он видел смутные контуры высоких грудей, длинных стройных ног, стана, подобного пальме, хрупких плеч, округлых колен…

С трудом отведя взгляд, он махнул рукой и хрипло выдохнул:

— Пошли!

Издалека змей был прекрасен, словно воин в чешуйчатом стальном доспехе, прилегший отдохнуть на берегу. Вблизи же выглядел он устрашающе: гигантская полураскрытая пасть с изогнутыми клыками, встопорщенный гребень, мертвые побелевшие глаза, вывалившиеся из глазниц, чудовищные раны от впившихся в плоть камней… И запах! Запах! Морской змей медленно сгорал в погребальном солнечном костре, и труп его пах столь же отвратительно, как разлагающаяся плоть самого ничтожного червя.

Чолла, сморщив носик, выдержала недолго; полюбовалась чудищем и тут же отбежала на полсотни шагов, к валявшейся на песке тунике Дженнака. Потом позвала его:

— Иди ко мне, мой вождь! Тут запах незаметен! Мы можем сесть и поговорить.

— Обожди, тари. Если уж я пришел сюда, так не годится уходить без трофеев.

Он приблизился к змеиному хвосту, огромному, как колонна, подпирающая своды храма. Чешуя тут была помельче, и Дженнак, вытащив кинжал, ухитрился отодрать зеркальную пластинку размером в две свои ладони. Она оказалась довольно тяжелой, будто была отлита из серебра; почти плоская в середине, с загнутыми краями, похожая на небольшой поднос. Счистив лезвием ножа хрящи, еще не потерявшие упругость, Дженнак перевернул чешуйку и вгляделся в нее, словно в зеркало.

Его лицо, немного искаженное, всплыло в серебристой глубине: изогнутые темные брови, высокий лоб с чуть впалыми висками, гладкие скулы, прямой, строгой формы нос, твердая линия рта, широковатый подбородок… Глаза казались не зелеными, а серыми, да и в целом его туманное отражение выглядело старше — таким, каким он будет через десять или пятнадцать лет и каким сохранится еще на столетие. На целый век! В неизменном своем обличье, уже не юноши, но зрелого мужа… Он будет похож на Джиллора, отметил Дженнак и улыбнулся своему отражению.

Чолла вновь позвала его — каким-то напряженным странным голосом — и он торопливо сунул кинжал в ножны, а зеркальную чешуйку обмотал ремнем. Потом обернулся и замер.

Она сбросила свое одеяние из алого шелка, сняла повязку и стояла сейчас перед ним нагая, как девушка перед брачным ложем. Пряди черных волос струились по плечам Чоллы, ласкали грудь, неожиданно полную, с розовыми ягодами отвердевших сосков; живот ее был плоским, талия — тонкой и гибкой, переходившей в восхитительную округлость бедер. Ноги с изящными маленькими ступнями по щиколотку утопали в песке, но Дженнак знал, что ступня ее, от пятки до тонких пальцев, поместится в его ладони — так, как нежная плоть моллюска помещается в твердой и прочной раковине. Руки Чоллы были сложены на груди, но не затем, чтобы скрыть ее или поддержать упругую плоть, — скорее они лишь привлекали к ней внимание. Вот я! — словно говорила она; вот я! — звала ее кожа; вот я! — шептало лоно; вот я! — обещали глаза; вот я! — подойди и возьми! Насладись, как сладким плодом, сорви, как срывают с пальмы полный свежего сока орех, испей, как пьют молодое игристое вино… Сделай все это, но не забудь, какое сокровище тебе досталось!

Она и в самом деле была сокровищем — вот только чьим?

Но сказано в Книге Повседневного: не отвергай зова женщины, ибо она есть жизнь! И Дженнак, бросив свои ремни и клинки, шагнул к девушке, не спуская с нее потемневших глаз.

Теперь они стояли совсем близко друг к другу — так, что между грудью Чоллы и кожей Дженнака прошло бы лишь лезвие ножа.

— Ты хотела поговорить со мной? О чем? — хрипло спросил он.

— Поговорить? — ее зрачки насмешливо блеснули. — Сейчас не время разговоров, мой вождь! Но если ты хочешь… если желаешь… поговорим об этом…

Ее тонкие пальцы коснулись сосков, потом Чолла сделала шаг вперед, совсем крохотный, но теперь меж ними не прошло бы и тонкое стальное лезвие. Ничего не прошло, даже невесомый шелк этова.

— Ты действительно хочешь этого? — Голова Дженнака кружилась, лицо Чоллы плавало перед ним в знойном мареве. Волосы, как крыло ворона, черные веера ресниц на смугло-бледных щеках, пухлые алые губы, слабый запах цветущего жасмина… Чолла! Вианна! Чолла!

— Ты хочешь этого? — повторил Дженнак, обвив ее стан руками.

— Когда-нибудь мы ляжем на шелка любви… Так почему не сейчас? — Теплое дыхание Чоллы щекотало шею Дженнака. — И ты… ты должен знать, что тебя ждет… Это твое право! И мое тоже.

— Где говорит разум, там молчит сердце, подумал Дженнак, опускаясь рядом с ней на колени. Но что с того? Зов плоти сделался уже неподвластным ему, и теперь — тут, на берегах Риканны, среди скелетов огромных, отживших свое морских зверей, — не было ни наследника Дома Одисса, ни Дочери Солнца, тари кецаль хогани. Был мужчина, и была юная женщина, созревшая для любви, прекрасный цветок, чьи шипы засохли и опали, чей аромат пьянил, чей вкус был сладок, чьи пальцы-лепестки кружились над Дженнаком, будто облако мотыльков с бархатистыми крыльями И сам он, внимая трепету плоти, раз за разом сотрясавшему Чоллу, становился таким же мотыльком, бездумно порхавшим над цветочной чашей, переполненной нектаром; он пил его, вдыхал его запах, купался в нем, пока крылья мотылька не отяжелели.

Но что-то все же было не так! Разумеется, не темперамент Чоллы и не ее ласки, ибо ее обучили всему, что полагалось знать, — тридцати трем позам любви, касаниям и жестам, словам и вскрикам, тихой нежности ожидания, терпеливому восхождению к вершине и прыжку в жерло огнедышащей горы, такому внезапному и яростному, что захватывало дух. Она не была девственной, как и Виа; в благородных семьях это считалось недостатком, который устранялся не на брачном ложе, а задолго до него, ловкими руками и ножом целителя. Но, как и Виа, она не знала мужчин; Дженнак был у нее первым и понимал, что из раковины, доставшейся ему, никто не пытался извлечь жемчуг Значит, ни гордость его, ни сетанна не страдали.