Ведьмин вяз - Тана Френч

Мне отчаянно требовалось подумать, но голова раскалывалась. Я порылся в вещах, нашел обезболивающие, выпил пару таблеток, хотел догнаться ксанаксом, но голова нужна была ясная – насколько это вообще возможно. Потом – не обращая внимания на то, что я по-прежнему в нарядной рубашке и льняных брюках, правда, теперь они были вымазаны в грязи и от них воняло потом и марихуаной, – осторожно двинулся вниз в поисках кофе.

Кухню заливал ослепительный свет, часы на стене показывали, что уже за полдень. Хьюго в халате и тапочках стоял у плиты, поглядывая на бодро плевавшуюся кофеварку.

– А. – Он с улыбкой обернулся ко мне, ему сегодня явно было получше – даже, пожалуй, намного лучше, чем мне. – Восставший из мертвых. Повеселились вчера?

Я сел за стол, закрыл лицо руками. Зря я спустился на кухню – меня тошнило от одного запаха кофе.

Хьюго рассмеялся.

– Правильно я не стал тебя будить. Подумал, что тебе нужно выспаться. А когда услышал, что ты ходишь, поставил вариться кофе.

– Спасибо, – промямлил я.

– У меня для тебя сюрприз. Как придешь в себя, расскажу. Есть будешь? Может, тост? Или яичницу?

– О нет.

Хьюго снова рассмеялся.

– Значит, потом. – Он заглянул в кофеварку, выключил газ и налил мне большую кружку. – Вот, держи, – и прошаркал ко мне, опираясь на трость, я не додумался сам взять кофе. – Мелисса будет кофе? Она еще спит? Или уже уехала на работу?

– Она ушла, – ответил я.

– Вот как. – Дрожащей рукой Хьюго осторожно налил себе кофе. – Во сколько же вы легли?

Может, не говорить ему ничего, подумал я. Хьюго обожает Мелиссу, это разобьет ему сердце. Пару дней наверняка удастся потянуть, придумывая причины, почему она не приезжает – инвентаризацию проводит, мать заболела, – а там, глядишь, соображу, что со всем этим делать… Но сил врать у меня не было.

– Нет, она совсем ушла.

– Что? – Хьюго резко поднял голову. – Почему?

– Долго объяснять.

Он поставил кофеварку, налил в чашку молока, опустился напротив меня, обхватил обеими руками чашку и, не мигая, уставился на меня. Полы халата разошлись, открыв застегнутую не на те пуговицы фланелевую пижаму, серые глаза за стеклами очков казались огромными.

Я заговорил и уже не смог остановиться. Сбивчиво выложил все, что случилось вчера, смутно припоминая то одно, то другое, перескакивая с пятого на десятое, но в целом смысл был ясен. Единственное, о чем я умолчал, – это о последнем шаге, решающем своем открытии. Хьюго, скорее всего, и сам обо всем догадался, он прихлебывал кофе и ничего не говорил, но у меня не хватило духу произнести это вслух.

– Ну и вот, – пробормотал я, по два раза повторяя одно и то же, – они уехали, и тогда я обнаружил… Я думал, Мелисса наверху, а оказалось… я ей звонил вчера, сегодня еще нет, и не понимаю, нужно ли, то есть, разумеется, я хочу все исправить, но не знаю, что будет дальше, может, и к лучшему, что ее здесь нет…

Я наконец заставил себя замолчать. И в бескрайней тишине, глядя в чашку с нетронутым кофе, с опозданием сообразил, что сделал ужасную гадость, вывалив такое на Хьюго. Ему осталось пару месяцев от силы, зачем было портить ему жизнь этим дерьмом? Мне было стыдно на него смотреть, вдруг окажется, что он ошеломлен, убит горем, плачет. Я сидел, не поднимая головы, ковырял ногтем пятно на столе – мягкое посеревшее дерево, волокна огибают темное пятнышко, похожее на мультяшное привидение с широко раскрытым ртом. Сколько раз я сидел на этом месте, ел хлеб с вареньем, готовился к контрольным по географии, пил на вечеринках, а теперь вот такое.

– Хватит. – Хьюго со стуком поставил чашку на стол, и я вздрогнул, голос его прозвучал энергично и уверенно, совсем как в те дни, когда я был ребенком, твердый, как дуб, – голос, от которого мы застывали как вкопанные и мигом прекращали ругаться или шалить. – Это зашло слишком далеко.

Я не мог выдавить ни слова. Я вдруг почувствовал со стыдом, что вот-вот расплачусь.

– Больше не думай об этом. Я разберусь. – Он опустил ладонь на стол, оттолкнулся и встал. – Но сначала нам с тобой нужно поесть. Омлет, будешь-будешь, никуда не денешься, понимаю, не хочется, но после сам же мне спасибо скажешь. Мы спокойно позавтракаем. Потом ты примешь душ, а я со всем разберусь, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля.

Я понимал, что это вряд ли возможно, но мне так хотелось ему верить. Хьюго стоял спиной к лившемуся из окна свету, лицо в тени, скрюченная рука сжимает трость, волосы свисают до плеч, полы халата разлетелись – фигура с карты таро, воплощенное предзнаменование. Не в силах вымолвить ни слова, я вытер слезы ладонью.

Хьюго доковылял до холодильника и принялся доставать продукты: яйца, сливочное масло, молоко.

– С сыром, ветчиной и, может, со шпинатом… Конечно, неплохо было бы зажарить большую яичницу с беконом, колбасой, вареной картошкой и прочим, но у нас ничего этого нет.

– Прости меня, – наконец выдавил я. – Прости, пожалуйста.

Он и ухом не повел.

– Иди-ка порежь ветчину. А то рука совсем не держит.

Я послушно подошел к столу, отыскал нож и принялся за ветчину. Обезболивающие подействовали, голова уже не разламывалась, но была как чужая, казалось, будто внутри плавник, туман, паутина да цветочный пух.

Хьюго разбил в миску четыре яйца, взбил венчиком.

– А теперь сюрприз, – бодро произнес он. – Я все ждал, пока ты придешь в себя. Ты не поверишь.

Я изобразил любопытство, уж такую малость я мог для него сделать.

– Да?

– Я разгадал тайну миссис Возняк. – Он расплылся в улыбке.

– Не может быть, – удивился я.

– Еще как может. В ноябре 1887 года Хаскинс, ну, тот, который вел дневник, написал, что жена совсем замучила его проблемами своей родни. Жалуется он в дневнике беспрерывно, и сперва я на эти строки внимания не обратил, даже хотел перелистнуть целый раздел, но, к счастью, все-таки прочитал. Сестра его жены, что жила в Клэре, – понимаешь, почему я сразу же насторожился? – надумала отправить к Хаскинсам в Типперэри свою шестнадцатилетнюю дочь – погостить несколько месяцев. И вот Хаскинс возмущается – придется ее кормить, – а еще негодует, потому что девица может пагубно повлиять на его детей, которым на тот момент было три, четыре и семь лет, я не очень понял, какого рода пагубное влияние он имел в виду. Разве что… – Хьюго приподнял бровь – смекаешь? – и бросил кусок сливочного масла на сковородку.

Я не сразу выудил из болота в голове догадку:

– Она была беременна?

– Ну, трудно утверждать наверняка, Хаскинс от злости писал как курица лапой и дважды подчеркивал едва ли не каждое слово, но, судя по разглагольствованиям о стыде, бесчестье и позоре, скорее всего, да. Будь добр, передай мне соль и перец.