Когда мир изменился - Ник Перумов

Слишком много всего. Зрение, слух, обоняние, осязание ещё не привыкли. Их сбивает с толку богатство, яркость, многообразие.

Фесс молчит, но Аэсоннэ уже приняла решение и тянет его за полу плаща. На румяном лице трактирщика расцветает довольная улыбка, он торопливо вытирает руки об оранжевый фартук, накинутый поверх просторной белой рубахи и сероватых холщовых порток чуть ниже колена, и склоняется перед гостями, даже шаркнув ногой в сандалии по лёгкой дорожной пыли.

Они сидят в прохладе, в тени, на веранде, обращённой к площади, но прикрытой с трёх сторон деревянными решётками, густо обвитыми плющом.

Из храма торопливо выходит священник в коричневой рясе и белым крестом на груди, озабоченно глядит в их сторону, качает головой.

Аэсоннэ ослепительно улыбается ему, демонстрируя все тридцать два белейших зуба. Священник вздрагивает, торопливо осеняет себя знамением, отворачивается и рысью пылит прочь, что-то бормоча про себя.

– Маэстро Гольдони, – говорит драконица. – Он-то нам и нужен. Очень надеюсь, что он… окажется достаточно разумен и сговорчив.

– Похоже, – Фесс разлепляет губы с известным трудом, – он помогает местным…

– Как я уже сказала, он оказался достаточно хитёр, чтобы получить от дракона всё, чего хотелось, безо всякой драки. Очевидно, он и достаточно рассудителен, чтобы понимать, как важно магу его калибра поддерживать хорошие отношения с окрестными деревнями.

– Однако, – медленно говорит Фесс, – на кладбище всё равно надо будет зайти.

– Разумеется! – энергично кивает Аэ. – Костяные драконы – было бы идеально, но сейчас нам сгодятся и гончие.

– Сердце дракона есть сердце дракона, – откликается некромант. – Сгодится. Даже если его нет. Пустота всё равно хранит отпечаток…

– А вот и раки! – возникает у столика радостный трактирщик. Зовут его, понятное дело, Фабьо, траттория названа его именем. – И вино. Моё собственое. Позапрошлого года, его сам герцог Орсино счёл достойным своих погребов!

Из пузатой бутылки льётся в стаканы зелёного стекла густая рубиновая жидкость. Солнечные блики дрожат на её поверхности, играют и манят.

– Первый бокал новому гостю – за счёт заведения! – торжественно провозглашает Фабьо. – Вам понравится, синьор. Не заметите, как всю бутылку приговорите и с собой ещё прикупите. Очень советую прикупить именно позапрошлый год, его не так много осталось, в Мессене ещё и дороже перепродадите!

Он крутится рядом, дородный и радушный Фабьо, утирает пот со лба оранжевым передником, явно напрашиваясь на разговор.

– А скажите, любезнейший Фабьо, – потягиваясь с ленивой грацией, благосклонно глядит на него Аэсоннэ, – всё ли у вас покойно последнее время в округе? На погосте, я имею в виду?

– На погосте? – озадаченный Фабьо сдвигает красный колпак, обстоятельно чешет затылок. Лысина его блестит от пота. – Благодарение Господу и его светлости герцогу Орсино, всё благополучно. Разбойников его светлость повывели уж лет пять тому как. Ужас был, синьорина, ужасный ужас – поверите ли, виселицы вдоль всех дорог стояли. Казнили грабителей без суда и следствия, кто попадётся с краденым, или в шайке, или бродяжничающим – на шибеницу его, и вся недолга.

– Крут его светлость, – заметил Фесс. Он по-прежнему всякий раз удивлялся, что губы его способны производить по-настоящему слышимые другими звуки.

– А его светлости и нельзя без строгости! – подхватил Фабьо. – Забалует иначе лихой народишко, трудиться не станет, подати решит не платить, а жить разбоем! Ничего, Бог даст, и пиратов его светлость изведёт, большой флот уже в Мессене строится…

– А где ж хоронили этих разбойников? – с самым невинным видом поинтересовалась Аэсоннэ. Фабьо аж закатил глаза.

– Ай, ай! Такая красивая синьорина – и о таких вещах спрашивает! Да кто ж ведает-то, добрые господа путники? Болтались бандиты эти, доколе не сгниют и верёвка не оборвётся, иль сами на землю не рухнут. Тогда ездили люди герцога, мортусы, закапывали их в горах. Где именно – добрым людям того знать не надобно, только лиходеям каким, что кости повешенных выкапывать станут, ибо знают все, что богопротивные малефики за такие кости много золота дают, потому как многие лиходейства посредством тех костей творить можно… – Он вдруг вылупил глаза на Фесса, разинул рот и зажал его двумя руками.

– Не бойся, любезный Фабьо, мы не малефики и никого выкапывать не станем, – Фесс поднял руку. Это было замечательное чувство – вновь просто поднять руку, сделать жест. – Просто… рад за вас, что в вашей прекрасной долине всё тихо.

– И должно оставаться так же! – сухо сказал недовольный голос.

Священник шагнул к ним резко, ступая широко и твёрдо. Впалые щёки, худое лицо человека, перевалившего полувековой рубеж, пожившего, но от радостей жизни не раздобревшего.

– Падре, – Фабьо поклонился. Священник мимоходом кивнул трактирщику, благословил.

– Ступай, сын мой. Мне нужно сказать два слова твоим гостям. Надеюсь, у них найдётся чем расплатиться за обед.

– Найдётся, – сладко улыбнулась прямо в лицо прелату Аэсоннэ. Потянулась – курточка расстёгнута, под туго натянувшейся рубашкой обозначилась крепкая молодая грудь.

Священник заморгал и поспешно отвернулся.

– О…очень рад, синьорина, не знаю, кем вы приходитесь сему синьору…

– Дочерью, – сделавшись вдруг ужасно серьёзной, ответила негодная драконица. – Приёмной.

– О… а… синьор путник, не знаю вашего имени…

– Фесс. Просто Фесс.

– Э… э… рад, синьор Фесс. Священник здешней церкви Святого Антония, отец Джанбатиста. Джанбатиста Луччи.

– Рад знакомству, падре Джанбатиста.

– Разрешите приложиться, святой отец? – озорничая, почти пропела Аэсоннэ, опуская очи долу и трепеща вдруг удлинившимися ресницами.

– Э… э… – падре лихорадочно собирал обратно успевшие разбежаться в разные стороны мысли. Вид обтянутых тонкой тканью рубашки персей младой синьорины явно вывел его из душевного равновесия. – Я, синьор Фесс, являюсь, так сказать, наблюдающим в сём мирном селении за делами благочиния и пристойности. И в качестве такового…

– Мы не задержимся, – перебил Фесс. – Мы покинем вашу гостеприимную деревню нынче же вечером. Никаких неудобств, тревог или волнений от нас не воспоследует.

– Надеюсь, – падре пытался обрести утраченную было уверенность, сухость и невозмутимость. В сторону по-прежнему сладко потягивавшейся Аэсоннэ он вообще не глядел и даже уселся вполоборота к Фессу. – Надеюсь, синьор Фесс. Как вы можете видеть, мы наслаждаемся плодами мира и очень не хотели бы их внезапно утратить.

– Да, я заметил, – кивнул некромант. Шею прострелила острая боль, как от впившейся иглы. Он поморщился, надеясь, что драконица не заметит.

Само собой, надеялся зря.

– У вашей деревни нет стен. Вы живёте на открытом месте. А в северных провинциях деревни всё теснятся, дома налезают один на другой, лишь бы втиснуться под защиту…