Жарким кровавым летом - Стивен Хантер

— Ну, неужели это не прекрасный вид? Дорогой, это и впрямь роскошный вид. Не могу даже поверить, что это тот самый Юг, на котором выросла мисс Вирджиния. Джин-Джин, когда выпьет, чувствует себя лучше некуда. Там, где росла Джин-Джин, вокруг не было ничего, кроме сухого собачьего дерьма и разных дядек, которые не умели держать свои грабли при себе, а все время запускали их, куда не надо.

Она одарила его улыбкой и передернула плечами; благодаря этому отработанному движению ее огромные груди стали выглядеть более поэтично. Теперь они лежали, словно преподнесенные на серебряном подносе любующемуся ими Оуни.

— Вирджиния, идите сюда, присядем в беседке.

Они сели. Появился второй коктейль для Джин-Джин. Оп!

— Ральф, еще один.

— Да, босс.

— А теперь, Вирджиния, я предполагаю, что вы хотите кое-что мне передать.

— Ах, Оуни, вас не обведешь вокруг пальца, верно, дорогой?

Она положила руку ему на колено и улыбнулась, сверкнув двумя рядами великолепных зубов. Оуни поклялся себе, что сегодня вечером потребует двух лучших девочек из лучшего своего публичного дома и утонет в их плоти.

— Что ж, — чопорно проговорила она, — Бен беспокоится, что...

И она пустилась в излияния по поводу того, что Бен тревожится, как бы Оуни не обиделся на его, Бена, планы, связанные со строительством в пустыне. Она держалась точно так, как ей велел Бен, добавив несколько приглушенных хрипловатых смешков и подрагивая время от времени своими грандиозными грудями, чтобы дополнительно подчеркнуть ту или иную фразу.

— Мысль о том, — смеясь, ответил Оуни, когда она умолкла, — что я могу обидеться на что-то такое, что Бен делает в Неваде... ну как же, моя драгоценная, это почти восхитительная мысль. Для меня Бен — это любимый сын. Из всех моих мальчиков он самый лучший, самый умный, самый быстрый. Я горжусь тем, что он выбрал меня своим героем и что он стремится подражать мне. Больше того, скажу: то, чего он достигнет в своей пустыне, будет памятником мне, и я тронут. Вирджиния, моя дорогая, вы меня слышите? Я тронут.

— А уж как я счастлива, что вы счастливы!

— Да, я счастлив. Я искренне ценю тот способ, при помощи которого Бен держит меня в курсе дела. В нашем бизнесе умение поддерживать связь чрезвычайно важно. И еще... О боже, пора отправляться на обед. Мы пообедаем в «Южном». Вы познакомитесь с одним очень приятным человеком, моим деловым партнером.

— Сладенький мой, я не могу этого дождаться. Но нельзя ли мне сначала посетить комнатку для девочек?

— Ну конечно, моя любимая. Только так, и никак иначе.

Она направилась прочь на своих высоченных каблуках с таким видом, будто спускалась по трапу из высоченного фюзеляжа «либерейтора»; обильные выпуклости ее плоти, очень относительно прикрытые тончайшей тканью платья, так и играли под пристальным взглядом, который Оуни никак не мог оторвать от нее.

Оуни между тем пытался думать. Он не испытывал никаких затруднений в своих раздумьях, поскольку тот мартини, который пил он, представлял собой чистейшую ключевую воду. Что все это означает? Что происходит? Какой тайный смысл заложен в переданном ему сообщении?

— Оуни, ах! Ах, Оуни, что это, ради всего святого, такое?

Оуни поднялся, вошел в комнату и увидел, что Вирджиния с благоговейным изумлением на лице стоит перед его Браком.

— Вирджиния, разве вы не видели это в прошлый раз?

— Нет, я тогда старалась держаться поближе к Алану Лэдду, чтобы он взял меня в свой фильм.

— Что ж, моя дорогая, в таком случае скажу вам, что это искусство.

— В этом что-то есть, — отозвалась Вирджиния.

— Бен сказал, что эта картина напомнила ему Ньюарк.

Вирджиния залилась таким непосредственным смехом, что ее веселье захватило даже Оуни.

— Вот дурачок! — воскликнула она, отсмеявшись. — Этот мальчишка ничего не понимает в искусстве.

— Да, мне тоже так показалось.

— Только почему здесь все такое квадратное?

— Это называется кубизм, дорогая. Раннее направление модернизма, разорвавшее связь между объектом и изображением. Оно ставит идею выше точной информации. Можно почувствовать его силу. Вообще-то, когда Бен говорил «Ньюарк», он не так уж был не прав, конечно, в своем роде. Брак назвал эту картину «Дома в Эстаке». Но картина не о домах. На самом деле она о силах, действующих во Вселенной, и о том, насколько недоступны для нас ее самые сокровенные тайны.

Вирджиния смотрела на хозяина широко раскрытыми глазами.

— Знаете, миленький, я никогда не думала, что вы такой образованный! Вы разговариваете, прямо как лучший друг Альберта Эйнштейна.

— Это совсем то же самое, что Е равно эм це квадрат, но в некотором роде не менее гипотетично, не так ли?

Он стоял рядом с гостьей, испытывая гордость от обладания этой картиной. Знание ее тайн позволяло ему чувствовать себя неизмеримо выше всех остальных. Ни один из этих обывателей, этих Джонов из делового сообщества Хот-Спрингса, часто посещавших его приемы, ни на йоту не понимал ценности знания об этой вещи. Семьдесят пять тысяч, которые он за нее заплатил, были пустяком рядом с тем душевным трепетом, который она заставляла его испытывать.

— Дома в Эстаке... — повторила Вирджиния. — А может быть, этот ваш Брак хорошенько нюхнул порошочку?

Было слишком жарко для того, чтобы возиться в саду — было чертовски жарко, настолько жарко, что могло случиться все, что угодно! — но Джун относилась к тем людям, которых ни за что не остановит жара или какая-нибудь подобная мелкая неприятность. Поэтому она вышла на улицу. Ребенок в ней был огромным и колотил ножкой, она чувствовала легкое головокружение, ее немножечко подташнивало, однако она была настроена целеустремленно.

Арканзас не годился для выращивания роз. Просто невозможно было вырастить хорошие розы, по крайней мере здесь, на этой плоской равнине с наполовину вкопанными в землю трубами домов, где в небе ни единого облачка, а солнце жарит сверху вниз, каким-то образом окрашивая день в кровавые тона. Джун даже не пробовала сажать розы. Она знала, что розы вряд ли смогут выдержать такое количество прямого солнечного света.

Поэтому на небольшой клумбе перед своей хижиной на 5-й стрит в ветеранском поселении Кемп-Шаффи она пестовала менее аристократические цветы — гортензии, маргаритки, сирень и лилии. В ее садик умудрились пробраться сорняки, и пришло время их выполоть.

Конечно, у нее не было никаких инструментов, а иссушенная земля слишком затвердела для того, чтобы ее расковырять ложкой, поэтому Джун пошарила в доме и нашла омерзительный японский штык, который Эрл привез домой с войны. У него было длинное черное лезвие — воистину пугающая штука, — но Джун заставила себя выкинуть из головы мысль о том, что когда-то этим ножом убивали людей, и почти убедила себя, что это всего лишь садовый инструмент. Гладкое острое лезвие глубоко проникало в почву, замечательно рыхлило ее и отлично изничтожало корни уродливых сорняков, которые появились на клумбе лишь накануне вечером и, казалось, взялись ниоткуда.