Цена посвящения - Олег Маркеев

Оказалось, неудачно. В глазах соседа вспыхнул отблеск костра Джордано Бруно.

Он подцепил Максимова за лацкан, притянул ближе.

— С них и начнут, — обжег он жарким шепотом ухо Максимова. — Построят, пересчитают, кого сочтут нужным, купят, остальных — милости просим вон. Ну и выпорют с четвертованием парочку для острастки.

Максимов не резко, но настойчиво освободился от цепкой хватки.

— А Новиков, он из…

— Конечно же, — не дал ему закончить сосед. — ВИЦ «Курсор».

Под многозначительным взглядом Максимов вынужден был кивнуть. Не хотелось выглядеть полным профаном или казачком засланным.

А потом уже вспомнил, что в перестроечную вольницу, когда завеса секретности рухнула, как занавес в Большом театре, окатив всех пылью, притчей во языцех в определенных кругах стал научный центр с армейским названием. Кое-кто утверждал, что у «Курсора» есть и номер воинской части, как у всякой секретной «шарашки». Но из каких великих соображений в «Курсоре» собрали от метеорологов и астрофизиков до геологов с палеоантропологами? Какая нужда военным в знаниях о протообезьянах, ничего после себя не оставивших, кроме груды обтесанных камней и проломленных черепов современников, так и осталось великой государственной тайной. Союз рухнул, а в воспрянувшей на его обломках России научного центра со странным названием «Курсор» не обнаружилось.

— Друзья, в порядке исключения даю слово. Но в дальнейшем, попрошу! — провозгласил председатель. — Господин Новиков, прошу на трибуну. Ровно десять минут. Регламент, друзья мои, будем уважать регламент.

Зал загудел, как улей перед массовым вылетом.

— Посмотрите туда! — прошептал сосед, указывая легким движением мизинца в левый угол зала. — Воронье из общества «Друзья здравого смысла». Заокеанские соратники Мамонта. Обещали поспособствовать мантию в Итоне получить, голову на отсечение даю!

Максимов бросил взгляд в указанном направлении.

Ничего сногсшибательного. Обычные майоры-полковники из Лэнгли. Научные работники с волчьими улыбками и глазами специалистов допросов «третьей степени». От родных «наблюдателей» их отличала только провинциальность в одежде. Носить «Хьюго Босс» им, видимо, запрещал устав ЦРУ, дядьки рядились в пиджачки в клеточку и хлопковые рубашки с цветастыми галстуками. Наши, не таясь, шиковали.

Справа по проходу прокатилась упругая волна ветра. Максимов повернул голову и успел только увидеть спину идущего к сцене человека.

Шел он парящей походкой мастера боя. Со спины смотрелся очень правильно, уравновешенно вылепленным: вытянут от длинных ног к широким плечам, стянут в талии. Гордая посадка головы на удлиненной шее и свободные, не закрепощенные движения рук. Во всем теле чувствовалась текучая, хлесткая сила. Одет он был нейтрально: кроссовки, джинсы, свитер с кожаной жилеткой, можно в драку, можно в контору, где к одежде особо не придираются.

— Он — кто? — шепотом спросил Максимов у соседа.

— Биолог. Две монографии по высшей нервной деятельности семейства псовых в сборнике МГУ. Потом — все по линии «Курсора», — с многозначительной миной закончил сосед.

Новиков легко взбежал по лестнице, встал за трибуну. Подставил узкое лицо в обрамлении длинных волос и с кляксочкой бородки под взгляды собравшихся. Легко их выдержал. Ведя взглядом по залу, загасил шум и перешептывания.

— Дамы и господа, коллеги, друзья, — начал он сухим голосом. — У меня ровно десять минут. Прошу почтить минутой молчания Ашота Михайловича Матоянца, трагически погибшего четыре дня назад. Ему я обязан всем, что имел, сохранил и приумножил. Многие в этом зале, того не подозревая, в неоплатном долгу перед этим человеком. Прошу встать.

Сказано было без всякого нажима и слезы. Но весь зал встал.

Максимов, стоя вместе со всеми в траурном молчании, незаметно поигрывал пальцами рук, стряхивая через них излишнее напряжение, пружиной взвившееся в теле. Сколько ни получай оплеух от судьбы, а к ее капризной непредсказуемости никогда не привыкнешь.

«У Булгакова хорошо сказано: „Как забавно порой тасуется кровь“. Осталось только добавить — особенно пролитая, — подумал Максимов. — Никогда не знаешь, когда и где в нее вляпаешься».

— Прошу сесть, — тихо произнес Новиков.

Все с каким-то облегчением, словно стряхнули с себя наваждение, стали усаживаться. Многие недоуменно переглядывались.

— Итак, у меня девять минут, — начал Новиков другим, энергичным, взведенным голосом. — Уверен, в этом зале еще не раз прозвучит фамилия Прошнева. В самых различных контекстах. Что и понятно, мы уже не раз собираемся отдать должное человеку, прозябавшему в научной безвестности до самой смерти, так и не дождавшемуся выхода из печати труда своей жизни «О начале человеческой истории». Наше собрание — еще один пример истины: мы ничего не забываем и ничему не способны научиться.

Шум в зале стал подниматься и вдруг пропал, словно выключили звук.

— Позволю себе привести краткую выжимку идей самого профессора Поршнева и его последователей.

Предок человека не самая «умная» из обезьян, а самая мерзкая, слабая, приспособленчески хитрая и коварная тварь из всех, что имела Природа в своем распоряжении. Мало того, что Прачеловек питался падалью и трупами, для разделки которых и использовал пресловутые «орудия труда»: все эти кремневые тесала, ковырялки и скребки, на которые молятся до сих пор палеоантропологи. Но он еще и был адельфагом — пожирателем себе подобных.

Именно систематическое убийство и пожирание соплеменников стало коренным преимуществом этой слабой твари в жизненной борьбе с другими, более «благородными» хищниками. Свой резерв мяса и костей племя всегда несло с собой и могло не бояться бескормицы. Кончатся коренья и трупы животных, пустим под кремневый нож своих. Вот такая убийственная логика. До такого не «додумался» ни один зверь, а Прачеловек, «мысля» таким образом, сделал шаг к Человеку Разумному.

Убийство своих стало нормой, фактором выживания вида. И протостадо начало оформляться в первичное сообщество со строго закрепленными функциями по линии «пожиратель — жертва». Одни от рождения имели «волю к власти» — способность направлять агрессию на своих, видя в них потенциальный кусок мяса. Другие, имевшие «власть над волей», удачно имитировали повадки сильных и «разъясняли» слабым, обреченным на заклание, почему мир устроен так, а не иначе. Из первых, агрессоров и хищников, впоследствии выросли цари и тираны. Вторые составили цвет жречества и идеологического аппарата: от журналистов до светил общественных наук. А основная масса приспособленцев-диффузников стала народом, людишками, быдлом и электоратом.

Вся биологическая эволюция в рамках социума шла по линии выбраковки непокорных. На ранних этапах их просто поедали, позже морили голодом и сажали на цепь. Откройте любой английский роман прошлого века — и вы найдете прекрасно выписанные портреты верных дворецких. Это венец селекции, как овчарка есть высшее достижение в служебном собаководстве. А способы промывки мозгов? От массовых добровольных жертвоприношений ацтеков — по двадцать тысяч за раз! — до двадцати миллионов в ходе четырехлетней войны двух тиранов.