Гайдзин - Джеймс Клавелл

— То, что мы живем так близко, плохо для нас, Малкольм, — мягко сказала она, с нежностью глядя на него, любя его, но не будучи по-настоящему уверенной в своей любви. — Нам обоим трудно, chéri, я тоже хочу тебя и тоже тебя люблю.

После долгой паузы он с трудом произнес тихим, полным боли голосом:

— Да, но… но ты можешь помочь.

— Но нам нельзя, не раньше, чем мы поженимся, пока ещё нет, мы не должны, не сейчас.

Вдруг вся боль и отчаяние сегодняшнего вечера, когда ему пришлось сидеть и на протяжении всего бала терпеливо смотреть, как другие обнимают её в танце, вожделеют её, а он едва в состоянии ходить, хотя месяц назад он твердо знал, что как танцор мог дать фору любому из них, вся эта невысказанная мука поднялась в нем и вздыбилась, как гребень волны.

«Почему не сейчас! — хотел закричать он ей. — Какое значение могут иметь месяц или два? Ради всего святого… ну хорошо, я приму это, да, замуж приличная девушка должна выходить девственной, или она блудница, я соглашусь, что джентльмен не должен настаивать на своём до брака, я принимаю это! Но, ради Создателя, есть же другие способы».

— Я знаю, мы… мы не можем сейчас, — хрипло проговорил он, — но… Анжелика, но, пожалуйста, помоги мне… пожалуйста.

— Но как?

Снова слова заклокотали у него в горле: Господи, да так, как это делают девушки в известных домах, ласкают тебя, доводят до конца — ты что думаешь, занятие любовью сводится к тому, чтобы раскинуть ноги и лежать, как кусок мяса, — самые простые вещи, которые эти девушки проделывают без всякого стыда и задирания носа и потом радуются за тебя вместе с тобой, «Хей, твоя тепель одинаковый халасо, хейа?»

Но он знал, что никогда не скажет ей всего этого. Его воспитание совершенно исключало это. Как объяснить все это леди, которую ты любишь, когда она так молода и неискушенна, или так эгоистична, или просто ничего об этом не знает? Неожиданно правда пахнула ему в лицо чем-то прогорклым. Что-то изменилось, переродилось в нем.

Совсем другим голосом он сказал:

— Ты совершенно права, Анжелика, это трудно для нас обоих. Извини. Наверное, будет лучше всего, если ты переедешь назад во французскую миссию, пока мы не вернемся в Гонконг. Теперь, когда я начинаю поправляться, мы должны заботиться о твоей репутации.

Она посмотрела на него, широко открыв глаза, встревоженная такой резкой переменой.

— Но, Малкольм, мне удобно там, где я сейчас, и я рядом, если понадоблюсь тебе.

— О да, ты нужна мне. — Его губы тронула тень ироничной улыбки. — Я попрошу Джейми, чтобы он обо всем договорился.

Она заколебалась, застигнутая врасплох, не уверенная, как ей следует вести себя дальше.

— Если ты этого хочешь, chéri.

— Да, так будет лучше всего. Как ты сказала, жить так близко друг к другу трудно для нас обоих. Спокойной ночи, любовь моя, я очень рад, что бал тебе понравился.

Волна ледяного холода прокатилась по ней с головы до ног, но снаружи или изнутри, она не могла сказать. Она поцеловала его, готовая откликнуться на его страсть, но никакой страсти не было. Что же так изменило его?

— Пусть тебе приснится прекрасный сон, Малкольм, я люблю тебя. — По-прежнему ничего.

Ладно, подумала она, мужчины так подвержены смене настроений, и порой их трудно понять. Улыбаясь, словно ничего не произошло, она отперла дверь, послала ему нежный воздушный поцелуй и прошла в свою комнату.

Он смотрел на дверь. Она осталась слегка приоткрытой. Как обычно. Но ничто в их мире уже не будет как прежде. Приоткрытая дверь и её близость уже не искушали его. Его чувства изменились, словно кто-то перекроил их и сшил заново. Он не знал почему, но ему было очень грустно и он чувствовал себя очень старым; какой-то глубокий инстинкт подсказывал ему, что как бы он ни любил её, как бы ни старался физически, она никогда за всю их совместную жизнь не сможет полностью удовлетворить его.

Опираясь на трость, он с трудом поднялся на ноги и, стараясь не шуметь, доковылял до бюро. В верхнем ящике хранилась маленькая бутылочка лекарства, которую он припрятал для тех ночей, когда сама мысль о сне становилась невозможной. Одним глотком он допил остатки. Тяжело передвигая ноги, дотащился до кровати. Скрипнув зубами, лег и вздохнул, чувствуя, как боль покидает его. То, что он прикончил остатки дарящего ему покой напитка, ничуть его не беспокоило. Чен, А Ток или любой из слуг сможет достать ему ещё, когда бы он ни попросил. В конце концов, разве не компания Струана снабжала опиумом часть Китая?

Мурлыча под нос польку и завидуя успеху Джона Марлоу, вполне уверенный, что и сам бы мог справиться не хуже, Филип Тайрер, полутанцуя, приблизился к двери дома Трех Карпов в узеньком, пустынном переулке и размашисто постучал. Здесь Ёсивара казалась погруженной в дрему, но совсем неподалеку в домах и барах на главной улице бурлило веселье, ночь только начиналась, полная мужского хохота и грубого пения, к которому примешивался пиджин, женский смех и, время от времени, теньканье сямисэна.[22]

Зарешеченное окошечко в двери открылось.

— Масса, сто?

— Пожалуйста, говорите по-японски. Я Тайра-сан, и у меня здесь свидание.

— А, это так? — спросил здоровенный слуга. — Тайра-сан, eh? Я извещу маму-сан. — Окошечко захлопнулось.

Тайрер остался ждать у двери, барабаня пальцами по старым деревянным доскам. Весь вчерашний день и всю ночь он вынужден был провести с сэром Уильямом, объясняя ему ситуацию с Накамой и миссией, определяя вместе с ним образ жизни для его учителя, — он испытывал чувство вины, скрыв тот крайне важный факт, что японец немного говорил по-английски. Но он дал клятву, а данное слово связывало англичанина крепче всяких пут.

Под конец сэр Уильям согласился, что Накама может открыто ходить как самурай — в прошлом сыновья из самурайских семей прикреплялись на короткое время к французской и британской миссиям, так же как и японские помощники Бебкотта. Но сэр Уильям приказал, чтобы он не носил и не имел с собой мечей на территории Поселения. Это правило касалось всех самураев вообще, исключение составляли лишь охранявшие Поселение стражники в тех редких случаях, когда они под началом офицера обходили территорию изнутри, получив предварительное согласие англичан. Далее, этот Накама должен был одеваться неброско и держаться подальше от таможни и караульного помещения самурайской стражи и вообще как можно меньше попадаться на глаза: если его обнаружат и бакуфу потребуют его выдачи, это будет целиком его вина и его немедленно передадут в их руки.

Тайрер послал за Накамой и объяснил ему, что сэр Уильям согласился. К тому времени он уже слишком устал для Фудзико.

— А теперь, Накама, мне нужно послать записку, и я хочу, чтобы вы отнесли её. Пожалуйста, напишите иероглифы, означающие: «Пожалуйста, устройте…»