Брик-лейн - Моника Али

Он замолчал и расстегнул куртку. Куртка моментально соскользнула с его покатых плеч. Шану поднял ее и отряхнул.

— Когда нам что-то говорят, то, прежде чем раскрыть навстречу ум и сердце, нужно это проверить. Мы открываем книгу, переворачиваем газетный лист, мы позволяем телевизору и радио поселиться у нас дома. Все, что мы слышим каждый день, — правда ли это?

Она ждала.

— Когда говорит имам, это не есть Слово Господа. Говорит ли он правду? Легче верить, чем не верить. Например, слухам. Или тому, что говорила нам мать и что осталось на уровне спинного мозга. Эти ответы появились раньше, чем вопросы. И прочее, много чего еще. Мужчина может врать самому себе. И женщине тоже.

Шану опустил взгляд. И обращался теперь к куртке:

— Сердце говорит так и так, оно кричит, оно бьется в истерике. А проверь его — и выясняется, что это громкий и пустой шум. Когда испытываешь сильные чувства и сомнений нет, надо спросить себя: это правда?

Оба на несколько секунд застыли, и секунды эти показались вечностью.

Потом Шану потер нос ладонью и встряхнул щеками, как человек, который только что опустил лицо в воду.

— Давай в комнату зайдем хотя бы. Я покажу тебе билеты.

Назнин изучила красные косые буквы логотипа авиакомпании «Биман» на кармашке билета. Она потрогала каждый билет, удивилась, какие они тонкие, словно бы худосочные.

— Двадцать седьмое октября. Еще пять дней, — сказал Шану, — а сделать надо очень много.

— Но мы не успеем. Что будет с квартирой? Мы ведь не можем ее так оставить.

— Доктор Азад нам поможет. Он согласился все уладить. Он сдаст ее или передаст районному совету, смотря что я ему скажу по телефону из Дакки.

Назнин прошлась по комнате. Коснулась тележки, уголка, серванта, обеденного стола, кофейного столика и книжного шкафа. Зашла за диван цвета коровьего помета и погладила спинку.

— Но что ты будешь делать в Дакке? На что мы будем жить?

Шану погладил живот:

— Думаешь, мой желудок долго протянет без еды? Я шел к доктору не за деньгами, а за лекарством. Не волнуйся. Язва скоро успокоится; я не собираюсь жить только на хлебе и воде. Беспокоиться не о чем. Займусь мыльным бизнесом.

И яростно откашлялся, хотя ничего не откашлял.

Назнин сидела у Разии на подоконнике. Ужас разрастался в ней, вспухал, как мыльные пузыри у губ. Между домами вклинились кусочки серого неба. Какие они маленькие. Ничтожные. А в Гурипуре небо доходит до самых краев земли. Здесь же его можно измерить пальцами.

Ужас ушел в горло и застрял под ключицей. Она застыла. Если двинуться, то ужас может попасть в легкое и взорваться. В дверь спальни ритмично колотят ногой.

Разия лежит на полу. Ее волосы, наэлектризовавшись от паласа, поднялись вокруг головы, как большой серый морской анемон.

— Давай посмотрю, чего он хочет, — предложила Назнин.

— Нет, — ответила Разия, — ему нужно только одно.

Остается три дня. За три дня надо что-то придумать, если вообще можно что-то придумать. Шану купил еще чемоданов. Девочки и Назнин стояли вокруг них, как вокруг могилы.

Стук стал громче и чаще.

Разия встала. Потерла чашечки коленей. Пошла к двери, преодолевая невидимую сковывающую силу, словно она по грудь в воде.

Ужас разрастается. Вот-вот сломает ключицу. Назнин дышит с осторожностью.

Разия остановилась и посмотрела на нижний железный засов на двери. Потом — на верхний железный засов.

Осталось три дня, и все это кончится. Ужас немного уменьшился. Они сядут в самолет и улетят отсюда.

Чудовищный грохот в дверь, словно Тарик решил ее выбить.

Потом тишина. Может, выключился.

Разия, как кошка за собственным хвостом, сначала развернулась от двери, потом снова к ней. Потом легла на бок и закрыла глаза.

Правильнее всего — ехать с мужем. Шану она сейчас очень нужна. У детей должен быть отец. Нет другого выбора, кроме как ехать.

— Все время кажется, что для детей стараешься, — сказала Разия, не открывая глаз, — но хорошо ли будет, не знаешь. А вернуться и переделать уже невозможно.

— Сколько он там уже?

— Два дня. — Разия открыла глаза. — Посмотри, — сказала она, будто только-только заметила, что в комнате нет мебели, — это он сам придумал — перегородки, дверь на замке. Сказал: «Даже если буду называть тебя всеми мыслимыми именами, не выпускай меня, пока все не кончится, о'кей-ма?» И я пообещала: «Сынок, твоя о'кей-ма тебя не выпустит».

…Хасина стояла у пруда и, наклонившись вперед, стряхивала волосы.

«Ну же, — кричала она Назнин, — давай прыгнем».

И не стала ждать. Она никогда не ждет. Она побежала и прыгнула, исчезла в воде и снова появилась на поверхности. За спиной струились волосы, играя самоцветами из воды и солнца…

Еще три дня, и она поедет домой и увидит Хасину. Назнин сжала кончики пальцев и прижала к губам. Попыталась представить лицо сестры не таким, каким его запомнила. Попыталась представить женщину со множеством шрамов от тяжкой жизни. Но перед глазами все равно появлялась девочка с губами цвета граната — лицо, от которого перехватывает дыхание, и расправленные плечики, которые не станут ждать.

— Ма! Ма! — голос у Тарика, как у человека, который сделал потрясающее открытие и хочет им поделиться.

Разия перестала почесывать ногу.

— Поговори со мной, ма. Мне скучно.

— Что такое? — спросила Разия недоверчиво.

— Иди сюда поближе. Я не хочу кричать.

— Я тебя очень хорошо слышу. Кричать не нужно.

Тарик замолчал.

Она не попрощается с Каримом. Он сейчас весь в этом марше. Если повезет, то до отъезда он не придет. А когда придет, будет уже поздно. И Назнин представила, как он стучит в квартиру, потом бьет со всех сил, потом выбивает дверь плечом. Он в ярости и плачет. Назнин грустно улыбнулась Разии.

— Слышь, ма? Мне лучше. Точно, намного лучше.

— Хорошо, — сказала Разия.

— Ма, все кончилось. У нас, кажется, получилось. Мы прошли через это.

— Хорошо.

— Честно, честно, честно, я уже могу выйти отсюда и к этой дряни больше не прикасаться.

— Хорошо.

— Ма? Может, ты откроешь дверь на минутку, и мы с тобой вдвоем чайку выпьем?

— Нет.

— Все хорошо. Я сразу пойду обратно. Я не хочу рисковать.

— Я тебе обещала.

— Да, ма. Слушай, ты просто молодец. Я без тебя бы не справился. Открой дверь, а?

Разия подтянула ноги и коснулась лицом коленок. Обхватила их руками.