Зорге - Александр Евгеньевич Куланов

моста Марко Поло произошла перестрелка между японскими и китайскими военными – мост находился на линии разграничения между Квантунской армией и войсками Гоминьдана. Это была провокация, организованная японцами, и она положила начало так называемой Второй японо-китайской войне. Сегодня китайская историография называет именно эту дату началом Второй мировой войны, и у нее есть на то свои резоны. Боевые действия, по началу развернувшиеся весьма энергично, вскоре перешли в пассивную стадию, и это, странным образом, сыграло на руку Зорге. Во всяком случае, так утверждали Дикин и Стори, ссылаясь на неопубликованную у нас часть воспоминаний самого «Рамзая»: «Дирксен и Отт были настроены оптимистично, утверждая, что Гоминьдан необычайно слаб. Но я придерживался мнения, что враждебные действия будут продолжаться еще долго и что силу Гоминьдана не следует недооценивать. Ни Дирксен, ни Отт не соглашались со мной. Однако ход событий обернулся так, как я и предсказывал. И потому и Дирксену, и Отту пришлось признать, что я был прав, и мои акции в посольстве соответственно выросли»[429]. Вполне вероятно, что выводы Зорге по этому вопросу оказались верны, потому что основывались не только на его размышлениях о возможных путях развития китайского кризиса, но и на инсайдерской информации, поступавшей от Одзаки.

Аналитик из «Асахи» в то время особенно ярко проявил себя в окружении принца Коноэ Фумимаро, только 4 июня занявшего пост премьер-министра Японии. Одзаки, признанный специалист по Китаю, работавший в Обществе изучения Сёва, основанном под крылом Коноэ, выносил экспертные суждения, руководствуясь собственным видением ситуации и профессиональным анализом. То, что они в какой-то момент пошли вразрез с официальным мнением кабинета Коноэ, только повысило уровень доверия к Одзаки: именно его прогнозы оказались точнее. С ним откровенно общался внук влиятельного аристократа Сайондзи Кинкадзу, имевший особые отношения с принцем Коноэ и бывший в курсе некоторых непубличных деталей и скрытых векторов развития японской политики. Кроме того, школьный товарищ Одзаки (а в Японии это исключительно важный фактор) Усиба Томохико стал личным секретарем премьер-министра Коноэ. Он свел бывшего одноклассника с главным секретарем кабинета министров Кадзами Акира. Какую функцию выполнял при них Одзаки, он рассказал потом сам: «Посторонние считали меня, как я всегда чувствовал, своего рода кадровым офицером при Казами (Кадзами. – А. К.). У Казами был замечательный политический инстинкт. Он никогда откровенно не выражал свои собственные взгляды. Он выражал их лишь окольным путем, и потому было необходимо понимать стиль его мышления и чувствовать его, чтобы знать, что он действительно думает. И я развил в себе способность судить об общем направлении его мыслей по лаконичным высказываниям или же по тому, что он оставлял недосказанным, о чем умалчивал». Этот особый японский стиль молчаливого коммуницирования в группе был великолепно освоен Одзаки и позволял ему не только знать и понимать всё, о чем умалчивали политики, но и такими же молчаливыми полунамеками давать советы, рекомендации, подправлять их – политиков, решения.

Стоит ли говорить, что таким образом ценность Одзаки для Зорге и вообще для советской разведки – как источника информации стратегического уровня – достигла невероятных высот: «Зорге часто спрашивал меня, каково мнение Казами по основным вопросам, и я обычно давал мгновенный ответ. Именно благодаря моему ежедневному контакту с Казами я мог представить себе, о чем он думает»[430]. Снова и снова приходится признать, что проблема, но не Одзаки, а Разведупра, заключалась в том, что если Зорге летом 1937 года, может быть, и не вполне отдавал себе отчет о невероятных перспективах своего друга, но ясно чувствовал это, то в Москве этого не понимали совсем.

Недоверие резидентуре «Рамзая» возросло после возвращения в Москву из длительной командировки в Токио Михаила Сироткина, ставшего в июле начальником японского отделения Разведупра. В середине месяца Сироткин записал, что вопрос об отзыве «Рамзая» и замене его на «Густава» – Штайна – решен – хотя и принципиально, но только теоретически. Теперь для практического претворения этой комбинации Штайну вместе с Зорге необходимо было приехать в Москву за инструкциями. Сегодня можно безошибочно утверждать, что первого ждало новое назначение, второго – арест. Не случилось этого по той лишь причине, что феноменально последовательный в своей непоследовательности Центр прислал «Рамзаю» распоряжение на возвращение, которое он обязан был выполнить, оставив вместо себя… «Густава».

Зорге отказался – как раз в это время он замещал в Токио главу германского информационного агентства ДНБ Рудольфа Вайзе, и для оставления должности нужно было разрешение Берлина. Уехать в такой момент, не выполнив элементарных правил конспирации, означало бы разрушение всего, что было наработано в предыдущие годы легализации. В сентябре Центр повторил свой приказ. На этом настоял невзлюбивший Зорге Сироткин, 4 сентября еще раз напомнивший руководству о том, что «резидент Разведупра в Токио “Рамзай” (ЗОРГЕ) является если не двойником, работающим и на нас, и на Германию, то в лучшем случае марионеткой в руках японо-германской контрразведки»[431]. 7 сентября на резидентуру «Рамзая» была составлена очередная справка для руководства Разведупра, в которой на основании одних только голых подозрений и допущений делалось заключение о том, что шпионская деятельность Зорге известна и японской контрразведке, и «врагам народа» Карину, Валину, «Боровичу» и другим, которые уже были арестованы в Москве по точно таким же безосновательным подозрениям и под пытками давали показания. Уникальный случай проникновения в германское посольство и завязывания тесной дружбы с военным атташе Оттом был расценен в справке как операция немецкой разведки: «…Рамзай сам стал предателем». При этом «Ингрид»-Куусинен ставилось в вину то, что она, будучи послана «в Японию со специальной задачей завербовать одного из офицеров Генштаба или крупных чиновников» (как мыслили себе выполнение такого приказа в «Шоколадном домике»?!), со своей задачей не справилась и вообще «практически ничего не сделала». То есть и неудача заведомо провального задания оказалась плоха, и победа – провокация. Но «главное то, что нельзя доверять Рамзаю и по политическим соображениям». Вывод был краток: «Резидентуру Рамзая надо ликвидировать в кратчайший срок. Рамзая, Густава, Ингрид и Фрица вызвать в СССР и тщательно проверить. С остальными связь порвать и от какого бы то ни было использования в дальнейшем отказаться»[432]. Казалось, что это конец.

Удивительно в отчете было не то, что его авторы забыли о неоднократных предложениях своего же руководства наградить Зорге и Клаузена – как раз в это время начальники в РККА и НКВД менялись как перчатки, и у получившего сегодня орден завтра он мог быть изъят при обыске и сдан по цене металлолома (обычная практика тех лет), и не то, что в предыдущей справке при всех подозрениях в адрес «Рамзая» его деятельность все же оценивалась высоко, и даже не то, что в докладе расписывалась работа существующих только на бумаге резидентур (похоже, и