Красный лик. Мемуары и публицистика - Всеволод Иванов

— Распространение русской государственности на Востоке, — говорит С. В. Максимов, — шло при помощи так называемого обряда братания. «Крестовые братья», «крестовые сестры» менялись крестами, становились «побратимами» и «посестрами», тем связывая со своим обычаем аборигенов дремучих лесов…

Пусть не толкуют нас так, что мы рекомендуем и теперь в качестве единственного средства просвещения открывать и учреждать монастыри; мы полагаем, что для просвещения русского народа пример преподобного Сергия может указать нам незлобивость, энергию, настойчивость, любовь, а главное — самообуздание; вот полезные вещи, чего нет у наших революционных деятелей. И, кроме того, конечно, наряду с другими средствами истинной науки и истинного просвещения, монастыри по-прежнему должны сохранять своё значение как центры горения религиозного духа. Каждому — своё.

* * *

Но пуще всего надлежит всем русским помнить об этих подвижниках Руси, которые сделали её самоё святою, потому что, не помня этого, нельзя понять своей собственной нации. В прошлом на Руси русский монастырь стоит так прочно и нерушимо, как в Германии германские университеты; а посему культурное наличное наследие требуется всё развести к его истокам, не смешивая их, опознать его, отчётливо сознавая, что никакой прогресс не способен изменить, по крайней мере, за всю известную историю, — национального типа.

Нация — может погибнуть, это возможно; но национальный тип всегда останется неизменным…

В книжке М. Горького «О русском крестьянстве» мы находим такое замечание по сему поводу:

— Великий князь Сергий Романов рассказывал мне, — пишет Максим, — что в 1913 году, когда праздновали 300-летие Дома Романовых и царь Николай был в Костроме, великий князь Николай Михайлович, талантливый автор целого ряда исторических трудов, сказал царю на пароходе, указывая на тысячную толпу крестьян:

— А ведь они совершенно такие же, какими были в XVII веке, когда выбирали на царство Михаила, такие же… Как ты думаешь — плохо это или хорошо?..

Царь промолчал…

* * *

Николай Михайлович был прав, они были такими же в Костроме, такими же они были и в Смутное время, под влиянием старых крамол бояр, претензий Папского престола, политики поляков, и точно так же св. Сергий спас их тогда, как спасает и теперь, во всё растущей крепости русской церкви.

Есть у Чехова превосходное трогательное описание пасхальной ночи в Москве, когда после предпраздничной суеты всё замирает на улицах и словно прислушивается, когда ударит знаменитый колокол Реут из Кремля… И как по мановению волшебного жезла, всюду в весенней темноте гремят колокола, кругом всех церквей, изнутри озарённых светом тысяч свечей, начинается крестный ход. Православие торжествует.

Мне не приходилось ни разу быть пасхальной ночью в Москве, зато так отчётливо вспоминается пасхальная ночь в Петербурге. Движение трамваев, извозчиков как-то ослабевает к 11 часам ночи, зато показывается необычайное количество пешеходов. Невский, прямой, стройный, как стрела, чистый, покрыт толпами людей, идущими в разных направлениях, по-праздничному одетых, несущих для свячения пасхальную снедь. Пасхальная ночь — это смотр религиозных сил всего российского люда, смотр, к которому готовятся и который никак нельзя пропустить… Праздник, что-то новое, необыденное, нависает над огромным городом, прикрытым тучами серого свинцового неба…

И как символ этого торжества, на огромном Исаакии, там, где по всем четырём углам его тяжёлой, бронзовой, золочёной крыши высятся огромные, тяжкие бородатые фигуры четырёх Евангелистов, в огромных бронзовых факелах пылает красным полымем горящая нефть, озаряя и эти четыре гигантские фигуры, отблескивая на золочёном куполе. И несётся, не переставая, тяжёлый, бархатный, всё кроющий ровным гудом Исаакиевский звон…

И всех — и чиновных, сверкающих орденами людей, что стояли за особыми тяжёлыми шнурами, разгораживающими внутренность огромного собора, и простых людей, и извозчиков, и пролетариев, и городовых, и генералов — всех охватывало это чувство праздника, новой, необычной значительности, явного торжества веры.

* * *

Пасха — русский праздник, первый праздник православия, в то время как первым праздником иных христианских церквей является Рождество Христово. Это различие в высшей степени характерно; там Бог является в мир посредством обычного акта рождения от смертной женщины; здесь воскресает умерший на земле живой, плотский Бог, воскресает на земле, утверждая торжество плотской жизни над смертью…

Не будем пускаться в богословские тонкости, но скажем только, что это верование русский православный люд утверждает нерушимо, верит в него глубоко; все философствования разных противников веры, всяких приводящих различные бесполезные исторические справки на те темы, что-де аналогичные праздники Воскресения бывали и в других верованиях, — всё это идёт мимо цели. Русская православная Пасха есть, прежде всего, всеобщий обряд, утверждающий определённую истину, и в этой распространённости, всеобщности своей, как по всей неограниченной территории России, так и по времени — православная Пасха — символ чаяний, верований, надежд самых глубоких и самых затаённых народной души.

Христос воскресает в эту ночь, воскресает тем самым, что все верят в это, и эта вера есть не «заблуждение» или «некультурность», а простая, непосредственная истина, принятая русскими от своих отцов, передаваемая ими своим детям — в несокрушимости церковного обряда.

И как прекрасно выражается это верование в одном старом обряде, а именно в обряде христосования с покойниками. Предки отправлялись на кладбища на пасхальной розовой заре, когда воздух так свеж и лёгок, когда разворачиваются на небе парчовые занавесы восхода, когда солнце играет и пляшет, всходя в этот «Великий День»; там, на могилках своих близких и родных восклицали они с поклоном: «Христос Воскресе!» — и опускали красное яичко в проделанную на могиле ямку…

— Мёртвых нет! — восклицают дети в пьесе Метерлинка «За Синей Птицей», поражая этой новой мудростью Европу.

— Мёртвых нет! — восклицает своей Пасхой православная Русь, огромным многомиллионным сердцем чуя и высказывая в красивом обряде это непосредственно данное ей древнее убеждение Востока…

Пасха — это прямой протест против охватившего Русь за последнее время материализма, который утверждает только Материю, только Смерть, и таким образом обожествляет тёмное, конечное начало…

* * *

Конечно, празднование Пасхи пришло к русским из Византии, но надо думать, что свой специфический, неповторяемый светлый радостный оттенок Пасха получила именно от славянской стихии России, от отобразившей её русской души, тем самым оттеняя характерное отличие русского православия.

Ходил в Иерусалим смиренный игумен Даниил, как раз на Пасху и в то время, как там был королём Иерусалимским славный крестоносец Балдуин; и поклонился перед ним до земли игумен: «он же, видев мя, худого, поклонившаяся и рече: что хощеши, игумене Руськый? Аз же рекох ему: Княже мой, господине мой! Молю ти ся Бога делая (для) и князей деля Руськых, повели ми, да бых и аз поставил свое кандило (лампаду) на Гробе Святем от всея Русьскыя земли».